— А каково было работать с папой на одной сцене? Наверное, вас сравнивали... Были моменты, когда хотелось уйти из театра?
— Да я долго вообще не воспринимал отца как актера! Притом что для всех он был настоящим профессионалом, а для меня — просто папой. На сцене с ним случались разные истории: однажды он «раскололся» так, что пришлось уйти прямо во время «Оптимистической трагедии», где играл Вожака. Там был эпизод: некая пожилая женщина говорила, что ее кошелек украл матрос. Матроса казнили, завернув в брезент и опустив за борт. Потом женщина находит у себя кошелек и говорит: «Я ошиблась!» — и Вожак командует: «Еще брезент!» — чтобы ее казнили тоже. Сцена была решена таким образом, что папа со своим партнером импровизировали, вполголоса переговариваясь между собой:
— Вить, ну что с ней делать? Казнить ее надо, — тихо рассуждал папа.
Вдруг партнер серьезно отвечает:
— Евгений Палыч, нельзя!
Папа удивленно на него смотрит:
— Почему, Вить?
На что тот на полном серьезе отвечает:
— Она беременна!
Папа услышал это, начал краснеть, прыснул, сдавленно прошептал:
— Еще брезент!!! — и быстро ушел за кулисы.
Я стал свидетелем того, как актер Леонов всегда оставался живым и непосредственным, несмотря ни на что.
Пока сам не столкнулся с профессией, не очень понимал его уровень. Может показаться странным, но при этом у меня были совсем другие кумиры — Збруев, Караченцов, Проскурин и прочие выдающиеся артисты «Ленкома». И только когда я поступил в этот театр и стал из-за кулис наблюдать игру отца, многое изменилось. Вначале я боялся сцены вплоть до рвотного рефлекса. Надо было это преодолевать. Когда мы с папой очутились в одном спектакле «Вор» и он что-то стал подсказывать, я снова обижался. Если бы мне посторонние делали замечания, я бы адекватно реагировал. А папа, как мне казалось, слишком много и занудливо мне говорит, говорит — это напрягало. На самом деле мне тогда хотелось только повторять за кем-то, копировать. Например, я мечтал сыграть Сальникова в спектакле «В списках не значился», которого исполнял Виктор Проскурин. Марк Анатольевич тогда сказал мне: «Не надо начинать карьеру в театре с ролей, звездно сыгранных другими актерами». И он был прав. На сцене я оказался не очень убедительным и неорганичным, Марк Анатольевич был недоволен. Это же профессия зависимая, в ней хорошо, когда все получается, а если нет, быстро появляется неверие в себя... Оно во мне росло. Я говорил папе: «Все, ухожу из театра!» Он потихонечку направлял, успокаивал. И однажды после спектакля «Безумный день, или Женитьба Фигаро», где играл Керубино, я спросил его:
