— Вера Кузьминична, это интервью мы делаем в канун Дня Победы. А ведь вы жили в Москве в военные годы. В то время как многие тогда эвакуировались. Как так получилось?
— Взрослая, по-настоящему серьезная жизнь началась в один день — это была война. Мне было 16 лет. Вся наша семья разъехалась. Среднюю сестру Антонину вместе с оборонным ведомством эвакуировали.
Мама с двухгодовалым братом уехала в башкирскую деревню. Уехала и старшая сестра Валентина... Папа работал на заводе, должен был оставаться в Москве. Я очень любила папу, не хотела его оставлять. Помню страшный день 16 октября, когда люди бросали свои дома, потому что понимали, что город может быть сдан. Все предприятия срочно эвакуировали... И вот последняя уезжает в суматохе Тоша. Мы едва успели попрощаться, стоя в толпе. Я бегу под дождем, а мимо проносятся тяжело груженные машины, все уезжают из города. Иду и плачу не стесняясь, потому что голос мой тонет в гуле этих машин... В Москве установили затемнение, отец день и ночь на заводе, я сижу дома одна и с ужасом прислушиваюсь к звуку сирены. Значит, будут бомбить. Нужно мчаться в бомбоубежище. Однажды бомбежка прихватила меня на улице, и взрывная волна со страшной силой отбросила к стене дома... В этот момент я подумала: «Все!» Но меня тогда Бог спас.
— А почему вы пошли работать на завод?
— Дома одной страшно, все соседи разъехались... А тут все-таки среди людей, да и рабочая карточка помогала не голодать. С отцом виделись редко. Однажды я увидела его в цеху и бросилась к нему: «Папа!» Он повернулся, лицо его просветлело при виде меня, но потом остановил, сказал строго: «Тише, дочка... Мы же на работе». Начались морозы, страшная зима 1941 года. Наша комната с трудом обогревается печкой. По рабочей карточке мы получаем драгоценное мыло и вместе с дворовыми подружками собираемся в подмосковные деревни. Идти туда страшно, опасно, но зато можно выменять мыло на мороженую картошку и избежать голода... Вопрос провизии у всех стоял на первом месте. Помню, мы с папой хотели, чтобы у нас к новогоднему столу был гусь. Папа купил в деревне живого гусенка, и он жил у нас в комнате, под столом. Когда мы с отцом приходили домой, гусь встречал нас радостным криком, потому что знал, что его сейчас покормят. И так мы к нему незаметно привыкли. Когда гусь уже стал гладким и откормленным, посмотрели мы с папой друг на друга и поняли: съесть его не сможем — жалко! Птицу пришлось отвезти в ту деревню, где отец ее купил. За гуся дали полмешка картошки.
Но все равно в этих бесконечных очередях за хлебом или дома, перед печкой, я чувствовала, что внутри меня горит та самая свеча — мечта, что я буду актрисой! Мы с моей лучшей подругой Катей даже поклялись друг другу: пусть мы будем работать статистками, костюмерами, гримерами, да хоть рабочими сцены — неважно! Лишь бы в театре! В 1943 году я поступила в театральное училище.
