— Вы себя в ком-то из внуков или внучек видите? Или в каждом по чуть-чуть?
— Вижу больше всего в Мирре. Она очень всех любит и жалеет. Когда, побывав у меня в гостях, уходит, говорит: «Таня, я уже скучаю» — вот такая она. И очень чувствительная, плачет, когда кому-то плохо. Когда Сарра упала, сильно ударилась, маленькая совсем, у Мирры была такая истерика, а Сарра, которая была в пуховом комбинезоне, даже не успела заплакать. Мирру долго нельзя было успокоить. Я была такой же чувствительной, даже уже вполне взрослой. Дверь ломала в квартире, когда она случайно захлопывалась, а на столе лежал замотанный в одеяло Филипп, с которым мы собирались идти гулять. Мне приспичило вынести мусор, и я оказалась перед закрытой дверью без ключей. Дверь я выбила сама — в секунду, без чьей-либо помощи. В таких ситуациях появляется невероятная сила.
Филипп — это моя боль, я перед ним очень виновата. Он не переносил, когда я уходила на спектакль каждый вечер, и меня не отпускал, бежал за мной по улице зимой в чем был, в майке, в трусах. И я его обманывала — выходила на лестничную клетку и там одевалась, пока мама его отвлекала. Если он понимал, что обманут, заходил в ванную, брал мой старый драный халат, закутывался и стоял неподвижно. И я, видя эти страдания, стала его пугать. Мол, если что-то будет не так, за ним приедет милицейская машина и заберет. Я для чего-то посеяла страх в нем на долгие годы. Вот это мое большое заблуждение.
У меня тоже был патологический страх потерять мать. Если я терялась в гастрономе, боялась всех до ужаса. А на улице как-то увидела женщину, похожую на Бабу-ягу, и так испугалась, что бежала и орала: «Баба-яга, Баба-яга!» Откуда эти страхи у детей берутся, не понимаю. Сейчас я стала просто бесстрашной.
— Может быть, вы стали и спокойнее, и счастливее с возрастом?
— Я над собой работаю. От плохого стараюсь абстрагироваться, если этого не делать, быстро уйдешь... Я раньше удивлялась, когда слышала, как люди говорили: «Ой, мне бы посмотреть, как ты замуж выйдешь, вот тогда я спокойно умру». Мне казалось, какие-то глупости говорят, а теперь я думаю про внуков: «Мне бы посмотреть на их жен». Но на самом деле даже не свадьбу важно увидеть, я хочу знать, что они поняли, в чем их талант, их предназначение.
— Кто помог вам распознать, что вы актриса? Когда родилось это желание, которое выросло в ваш жизненный путь?
— Да ни с того ни с сего! Мне было четырнадцать. Я шла из школы домой на Загородный проспект, поднималась по лестнице, вдруг встала возле окна, а потом написала в дневнике: «Я буду актрисой». Это пришло неизвестно откуда. Ничего не предвещало — большая, несуразная, закомплексованная, стеснительная, просто этого не может быть, чтобы я вышла одна на сцену и что-то говорила. Я даже не понимала, что такое быть актрисой, но порыв был таким мощным, что я писала это кровью. Палец порезала бритвой, которой точила карандаши в школе. Раскрыла дневник на две стороны прямо посередине и поперек двух листов, где были отметки 3, 2, 3, 2, это написала. И в этом дневнике стала делать какие-то личные записи. Каждый день писала, обращаясь к человеку с именем Кто-нибудь: «Скажи, пожалуйста, Кто-нибудь, я права или нет?»
— Профессия, что она дает и что отбирает? Потому что, ну, специфическая профессия, очень странная. Чехов говорил: «Странные люди артисты, и люди ли они вообще». На самом деле это же работа с психикой, с физикой, с энергией. То есть ты сам инструмент, сам и продукт, и ты сам из себя это все выдаешь...
— Больше дает, конечно, чем отбирает. Это две разные жизни — ты на сцене и ты не на сцене. Я никогда себя не играла. Но, конечно, иногда жизнь реальная влияет на сценическую. Как-то я играла уморительно смешного «Ревизора», а маленького Филиппа в этот день оперировали. И я ощущаю, как будто чем-то ушиблена, такое чувство. И я так играла-играла, поворачиваюсь, стоит папаша его за кулисами и держит Филиппа под мышки и показывает, мол, все в порядке. И тогда я играла как богиня! Кстати, самые лучшие спектакли — это когда ты полумертвый и больной играешь или очень расстроен, тогда ты на сцене максимально сосредоточен. Нет ни капли энергии на что-то лишнее, и остается только самое важное.
Сцена — мощный допинг. Это круче, чем наркотик. Бывает, приедешь и думаешь: «Нет сил, только бы текст сказать сегодня. Все закончится, и спать». Выходишь и не замечаешь, как подключаешься в одну секунду к каким-то энергетическим ресурсам, и появляются и сила, и вдохновение. И конечно, заряжаешься от партнеров, если они хорошие.
