Я тоже бедствовал. Помню, как в один прекрасный день мы с женой пошли в ломбард закладывать какие-то ее жалкие «бранзулетки» — просто не на что было поесть. Сыну Лешке тогда было всего три года, но мы всюду таскали его с собой, потому что на него тоже давали талоны на водку, сигареты и мыло.
— Тем не менее в это кризисное время вы сняли культовый сериал «Улицы разбитых фонарей». Где на него брали деньги?
— История с ломбардом меня встряхнула, я стал судорожно искать работу в надежде хоть как-то обеспечить семью и случайно познакомился с людьми, занятыми в рекламе. Вскоре стал художественным руководителем петербургского филиала «Премьер-СВ». Помню свой первый заработок: триста долларов. С гордостью дал жене сто, попросив поменять. Через полчаса раздался звонок: зареванная Нина рассказала, что какие-то темные личности отобрали у нее деньги. Тем не менее я, что называется, «поднялся». Это спасло от голода и страха за будущее.
Середина девяностых стала водоразделом: многие коллеги, не выдержав, ушли из профессии. И прервалась, говоря языком Шекспира, «связь времен». В эти пять лет, когда встало производство, «Ленфильм» напоминал себя времен блокады: пустые коридоры, выбитые двери, разбитые унитазы в туалетах. Именно тогда ко мне подошел приятель Саша Капица, у которого под лестницей в маленькой комнатенке была фирмочка, они что-то снимали на Betacam.
— Слушай, — сказал Саша, — хочешь подзаработать?
— А сколько ты платишь?
Он назвал сумму и пояснил:
— Мы тут снимаем детективчики.
Когда я зашел в следующий раз, сын Саши Кира вытащил из кармана какие-то мятые листки: «Тут есть на выбор несколько сценариев». Прочитал, у меня зашевелились волосы, и я решил приложить руку к этим текстам. Переписав сценарий серии «Напиток для настоящих мужчин», приступил к работе. И пошло-поехало... А в 1999-м мы получили «ТЭФИ» как лучший сериал года.
Бюджет был небольшим, но именно благодаря этой скудности производства первые сезоны «Улиц разбитых фонарей» являются в своем роде феноменом, потому что между съемочной площадкой и жизнью не было перегородки. Эта жизнь буквально врывалась в каждый кадр. Почему-то хорошо помню один эпизод: мы снимаем во дворах у Фонарных бань. Толпа абсолютно голых мужиков, вывалившихся из парной подышать и покурить, весело обсуждает происходящее в кадре. Свобода нравов в те дни была полной...
Если посмотреть первые серии, по ним, как по кинохронике, можно восстановить историю страны девяностых. Это как во время новой волны во Франции, когда Жан-Люк Годар снимал на обрывках кинопленки, так и мы — на простенький Betacam и в обшарпанных помещениях.
Съемочный день длился у нас по шестнадцать часов. Помню, в одной из серий герой должен был ловить котенка во дворе, потом подниматься с ним к себе в комнату. Холод, два часа ночи. Говорю: «Давайте котенка, снимаем этот эпизод — и по домам». Ассистент вдруг признается, что котенка нет, и что-то лепит в свое оправдание. Я срываю с декоратора старую, молью траченную кроликовую шапку, сую ее в руки герою: «Неси и поглаживай, будто это котенок». Сверху наложили потом мяуканье.
