— Почему вы за такие мрачные темы брались?
— Я всегда хотел делать то, что мне интересно. Старался держаться подальше от политики и в советские, и в постсоветские, и в нынешние времена. Не потому что боюсь. Мне и вправду это неинтересно. Политика ведь не касается ни одной экзистенциальной темы: жизнь — смерть, любовь — боль, дружба — предательство и так далее.
Почему я взялся за жанровое кино? Потому что это была единственная область, где не касаясь конъюнктурных тем, можно было высокопрофессионально заниматься своим делом. Одно время меня осуждали за кровожадность и жестокость. Но если посмотреть историю мировой драматургии, то почти все ее значимые произведения современным языком можно назвать детективами или триллерами: античные греки, Шекспир, Достоевский... В этом жанре очень ярко высвечиваются все темные и светлые стороны человека. Признаюсь, что темные стороны меня интересуют чуть больше, потому что о светлых и без меня снято достаточно картин.
— Как отец участвовал в вашей кинематографической судьбе?
— Во-первых, я с пяти лет бывал на съемочной площадке у отца. В несознательном возрасте дышал павильонным дымом, ставшим для меня «дымом отечества». Повзрослев, тоже бывал у него на съемках и смотрел на все уже с профессиональным интересом. Например я много раз бывал на съемках картины «Плохой хороший человек», где собрана звездная компания: Владимир Высоцкий, Олег Даль, Анатолий Дмитриевич Папанов. Затаив дыхание, смотрел, как работают актеры, как работает режиссер.
Когда решил пойти на Высшие режиссерские курсы, поступил в группу своего отца и учился у него в мастерской. В ту пору у нас часто случались профессиональные споры, разница в возрасте, темпераменте и мой юношеский максимализм этому содействовали. Увы, потом часто выяснялось, что отец по большей части оказывался прав. Он, конечно, имел огромный профессиональный и житейский опыт, а я — нет. В итоге почти всегда соглашался с его замечаниями. Тем более что они высказывались мягко, без профессорского назидания.
Больше всего мне запомнилась премьера моего фильма «Арифметика убийства». Было много народа, звучали аплодисменты, отец подошел ко мне и сказал какие-то теплые слова, и вдруг я увидел, что у него в глазах стоят слезы. Я тогда подумал, что папа так радовался моему успеху. Лишь позднее понял, что отец, оказавшись в атмосфере премьеры, прощался с уходящей эпохой, в почти девяносто лет которой уложилась его удивительная жизнь. Он остался «последним из могикан».
Это были девяностые: трудные времена, когда жизнь ломалась. Отец мгновенно превратился в нищего, все его сбережения обесценились. Финансовое положение было очень сложным. Ельцин установил персональную пенсию для классиков советского кинематографа — их было, по-моему, десять человек. Но получить мы ее не успели. Именную пенсию должны были выдать двадцать пятого апреля, а папа скончался на моих руках в ночь с двадцать четвертого на двадцать пятое апреля 1995 года.
