У Высоцкого была прекрасная черта характера — ответственность за свои поступки. Забытое, увы, слово — порядочность. Он ведь тоже, как и я, из семьи военных. Володя был галантным. Такое чувствуется сразу — как тебя в машину сажает, как руку подает, как цветы дарит. С ним было спокойно и хорошо. Он вел себя как настоящий кавалер, и поступки у него были мужскими. Мы много разговаривали о серьезных, важных для него вещах. Любил за мной наблюдать, объяснял это так: «Когда ты рассказываешь о чем-то, у тебя лицо меняется — то ты бабушка восьмидесятилетняя, то девочка пятнадцатилетняя». И был очень прозорливым человеком, однажды предсказал:
— Ты будешь матерью-тигрицей.
Я засмеялась:
— Да я детей терпеть не могу!
А он угадал. Над своей дочкой Варей до сих пор трясусь, хотя ей уже тридцать один год.
Еще Высоцкий говорил, что я отношусь к категории женщин, которые чем старше, тем лучше становятся. Все подтрунивал надо мной: «Как интересно! Анфас неправильный нос, а в профиль — идеальный». Мама мне всегда говорила: «Тебе только картошкой торговать», — а бабушка всерьез просила: «Сейчас ко мне придут, я стесняюсь тебя показывать. В тебе породы нет!»
Он смеялся над моими байками о закулисной жизни нашего коллектива и грозился написать песню про ансамбль. Я его умоляла этого не делать: «Меня же уволят!»
Кстати, старшие артисты рассказывали, что Володя еще до Марины Влади ухаживал за Танечкой Карпежниковой, артисткой нашего балета, и песня «Она была в Париже» посвящена именно ей. Хотя многие известные женщины приписывают ее себе.
Нас связывало похожее детство, проведенное в Германии, в военных городках. Я рассказывала ему, что родилась в Потсдаме. А Володя показывал свои детские фото. Вот он маленький обнимает огромную овчарку. Когда они переезжали, решили собаку не брать. Ехали в машине, а овчарка долго бежала за ними, пока не упала на дороге. Володя смотрел на нее через заднее стекло и плакал.
Однажды они с мальчишками залезли в сарай, а там солдаты насиловали немку. Она потом ползала по сену и все повторяла монотонно по-немецки: «Где мой плащ? Где мой плащ?»
Эти два эпизода на всю жизнь врезались ему в память.
Иногда я ловила на себе его изучающий взгляд. Рассуждал задумчиво:
— Кого-то ты мне напоминаешь...
— Марину Влади?
— Нет, еще кого-то...
Память-то у него была актерской, цепкой. Когда приехал к нам домой и увидел мамин портрет, воскликнул: «Людвига!» Откуда он знал ее настоящее имя? Маму все звали Людмилой Ивановной, но при крещении в католическом костеле ей дали имя Людвига. Он вспомнил, что они были знакомы. Оказывается, это с Володиной легкой руки называли ее волосы «венецианским золотом».
