Я позвонила ему, чтобы поддержать в трудную минуту. Мы очень тепло поговорили. Вспоминали нашу молодость. У Вали все сложилось хорошо — чудесная жена, два мальчика растут. Видимо, судьбе было угодно, чтобы он прошел такой долгий путь к нормальной жизни. Так бывает. Катится, катится человек, пока не упадет на дно. А дальше или там останется, или выплывет с Божьей помощью.
«Не важно, сколько раз ты падаешь, важно, сколько ты поднимаешься», — сказала я ему. А еще призналась, что по утрам слушаю радио «Вера», где он изумительно читает Евангелие. Наконец сказала то, о чем так долго мечтала: «Прости меня, Валя, за все». Мало того что не стала ему опорой, еще и предала. Кстати, с Дорониной у них потом все утряслось, он вернулся в театр...
Осенью я забеременела. Долго сомневалась: рожать — не рожать. Мне всего двадцать три, впереди карьера. Денег нет, маленький ребенок — это расходы. Саша тут же ушел в себя: мол, решай сама. Было бесполезно его тормошить. И тут вмешалась моя семья. Старшая сестра, врач-психиатр, настояла на том, чтобы я оставила ребенка. И маму подключила: «Таня, даже не думай! Рожать, рожать и рожать!»
Голос разума в конце концов победил. Я объявила о своем твердом решении Мартыну, он его принял. Но тут, понятно, встал вопрос о женитьбе. Видимо, наш случай был из ряда вон, нетипичный для него. До меня ведь Люба Руденко, актриса Театра Маяковского, родила от него сына, но Мартынов ребенка так и не признал. А тут Саша решился. Как-то, помню, вернулся из заграничных гастролей. Там была и Гундарева. Они, кстати, приятельствовали. И рассказывает, как Наташа все время допытывалась:
— Сань, вы собираетесь с Таней жениться? Какие у вас планы?
А он ответил:
— Все от нее зависит. Как Таня захочет, так и будет.
Это и было предложением руки и сердца. Конечно, меня отговаривали, пугали, но кого бы я всерьез тогда послушала? Все в театре были убеждены, что это — днем позже, днем раньше — непременно закончится. Ни с кем не советовалась. Это был мой выбор. Я выходила за Мартына замуж на-всег-да!
В ЗАГСе нам, как положено, давали три месяца на размышление. Но мы взяли с собой Армена Джигарханяна. Его популярность просто зашкаливала. Загсовские работницы при виде любимого артиста растаяли, и нас тут же расписали. Свадьба была чисто комсомольской: собрали на ужин нескольких друзей, из театра никого не пригласили. Мы очень скромно жили. Устраивать пышное торжество было не на что. Смешно сказать, у меня нет ни одной фотографии с нашей регистрации. Папарацци не дежурили у ЗАГСа, журналисты не пытались взять интервью, да и поклонницы, видимо, были не в курсе, что их кумир женится.
Кстати, у Мартына поклонницы были особенные, в основном театралки, держались на деликатном расстоянии. В спектакле «Кошка на раскаленной крыше» его Брику достаточно было просто пройтись по сцене в распахнутом на груди белом халатике, чтобы в зале прошелестело восторженное: «Ах!» Поклонницы ему не докучали, никто в экзальтации не кричал: «Мартынов!» и не просил расписаться на обнаженной груди. Надо сказать, Саша над своим образом работал всю жизнь. Лепил из материала, которым его щедро одарила природа, идеал. Полагаю, в нем было много комплексов, Мартынов с ними боролся. Все ведь идет из детства, а оно у него, думаю, было не очень простым....
Когда Саша познакомил меня со своей мамой, я многое в нем поняла. Всю жизнь он, производящий впечатление мачо, искал в женщинах маму. Мария Николаевна родила Сашу поздно, как я понимаю, для себя, в 1948-м, в трудное послевоенное время. Она жила на Преображенке в сталинской пятиэтажке. У нее на руках была парализованная бабушка Мартына, ей было девяносто, она лежала в отдельной комнатке. Саша был хорошим сыном. Он говорил, что его мама в прошлом была художницей. Героическая женщина! Из своей крошечной пенсии она умудрялась подкидывать сыну то десять, то двадцать рублей, чтобы мог дотянуть до зарплаты.
