Мы с Машей улетели в Москву. Встретили нас на театральной машине, привезли в общежитие. Там все были в шоке. Спрашиваю:
— Пол мыли?
— Да.
Открываю дверь в комнату Андрея, под порогом — его крестик... Я храню его до сих пор.
Андрей поздно пришел к Богу. Когда я заходила в церковь, предпочитал оставаться на улице. Но его друзья Толя Лобоцкий и Юра Иоффе верующие, вместе с ними он и стал ходить в храм на Новокузнецкой. А когда с Машей приехали к нему — как раз Пасха была, мы отправились в церковь, и Андрей с нами. Он очень долго стоял перед одной иконой, я потом узнала, что это Богородица «Утоли моя печали». Теперь у меня есть такая.
Сережа Юшкевич рассказал, как все произошло. Вечером Андрей со всеми вместе смотрел телевизор, потом встал и говорит: «Пойду к себе. Голова болит». Утром Сережа, комната которого была рядом, услышал, что у Болтнева все звонит и звонит будильник. Он заглянул к нему и увидел, что Андрей мертв.
Я вернулась в комнату Толи Лобоцкого (он оставил мне ключи, а сам поехал ночевать к друзьям), поставила кассету Элвиса Пресли с песней Love Me, села и закрыла глаза...
Когда Андрей ушел, не дожив и до пятидесяти, многие стали говорить, что замечали на его лице печать рока. Если она и была, то появилась уже в Москве — в городе, с которым мы связывали надежды на счастливое будущее.
Прошло уже двадцать два года, как Андрея не стало. Он часто говорил: «Человек шел-шел и пришел домой». Или: «Хороший дом, хорошая жена, что еще нужно человеку, чтобы спокойно встретить старость?» Он был настроен на спокойную семейную жизнь, но все опрокинули обстоятельства. Мы мало были с Андреем вместе, поэтому не успели надоесть друг другу. Не успели пожить одним домом, вырастить дочь. Так и осталось ощущение, что между нами — неоконченный роман...
Я была против того, чтобы Маша пошла по нашим стопам. Но разве можно что-то запретить, если папа ей всегда все разрешал! Помню, однажды утром спрашиваю:
— Куда это ты собралась?
