Тут со мной случилась истерика. Я орал «Если не возьмете, я завтра сбегу домой!», рыдал, бросался на «предателей» с кулаками, кусался, пытался выскочить на улицу под ливень. Меня за руки за ноги оттаскивали от двери, я вырывался... Наконец ребята сказали: «Ладно, сейчас попробуем переиграть все на утро — и машину, и показ». Договорились на шесть утра и всю ночь не сомкнули глаз. Какой сон, когда до нервной дрожи хочется увидеть то, что сделали?! Ближе к рассвету дождь прекратился — и мы поехали в Серпухов. Трясясь с будущими киномэтрами в кузове, я чуть не плакал от любви и благодарности: не поехали без меня, остались, не предали...
Экспедиция близилась к концу, когда во дворе дома, где мы квартировали, появилась делегация местных крестьян:
— Вы когда за молоко рассчитаетесь?
— А за лошадь, которую неделю эксплуатировали?
— На телеге, что брали, колесо треснуло — кто за новое заплатит?
Ребята стали ломать головы, как расплатиться с колхозниками. Выход нашел Володя Минаев, у которого был мотоцикл: «Давайте я в Москву сгоняю, проедусь по родне, знакомым и соберу вещи, которые им не нужны. В деревне, сами видите, с одеждой беда — может, удастся шмотками откупиться».
Привез полную люльку тужурок, кителей, штанов, фуражек. Тем же вечером во дворе состоялся натуральный обмен:
— Мы у вас молоко брали — хотите за него галифе?
— О-о-о, галифе! Совсем крепкие! Давай сюда!
— За аренду лошади предлагаем морской китель и фуражку.
— Мы согласные! Если конь еще потребуется, обращайтесь!
Когда вспоминаю эти съемки, не могу удержаться от улыбки: ребята-вгиковцы постоянно у кого-то что-то выпрашивали — ходили как цыгане с протянутой рукой. Совсем другие условия были обеспечены киногруппе год спустя, когда из дипломной ленты Чулюкина и Карелова решили сделать полноценный фильм. «Мосфильм» не выполнял план по художественным картинам, и руководство киностудии, посмотрев «Дым в лесу», дало добро на досъемки — с тем, чтобы потом пустить фильм в прокат. Осенью 1954-го мы уже выехали в киноэкспедицию на автобусе и с полным комплектом технического персонала: декораторами, осветителями, костюмерами и гримерами. И стол у нас был куда разнообразнее, чем в прошлом году, и даже гонорар актерам заплатили.
Один из моих партнеров по этой картине заслуживает отдельного рассказа. Дворняга по кличке Брутик прошла со мной огонь и воду — в прямом смысле. Мне приходилось таскать бедное животное и в ядовитый дым, и в ледяную реку, и в колючие заросли кустарника. После съемочного дня Брутик всем позволял себя гладить, брать на руки, а при моем приближении скалил зубы и рычал. Чулюкин и Карелов подкалывали: «Все-таки, Гена, ты нехороший мальчик. Почему собака ко всем ласкается, а тебя вот-вот покусает?» Я пытался поговорить с Брутиком тет-а-тет — садился перед ним на корточки и жалостливо вопрошал: «Ну почему ты меня не любишь?! Я же не виноват, что нам с тобой такие тяжелые съемки достались...» Пес угрожающе щерился.
