Никто не может сказать, когда эта болезнь начинается. Вначале думаешь: «Ну перебрала один раз, ну другой, ничего страшного...» Но постепенно «стаканчиков» становилось все больше: освободиться, расслабиться, снять напряжение. Жить с Олей в такие моменты было довольно тяжело. Наш сын все чаще оставался с бабушкой. Оле все время что-то мешало стать стопроцентной матерью. Вначале это не совпадало с театром. Надо было, чтобы ребенок был всегда ухожен, а ухожен он был, когда находился у бабушки. Оля хотела и добилась того, чтобы сын ее помнил трезвой, поэтому приходила к нему нечасто — раз-два в неделю. Она так о себе и говорила подругам: «Я мама приходящая!»
Вместе мы прожили пять лет, что немало. Любовь была, а семьи не получилось. Не сложилось... Наверное, Оля и меня считала предателем. И в чем-то она оказалась права. Напора ее максимализма во всем — и хорошем, и дурном — я вытерпеть не смог...
Мы уже практически разошлись. У Ольги тогда были сложные отношения с театром. В то лето она взяла четырехлетнего сына и поехала с ним в Коктебель. Мы им купили две путевки. Ровно через три дня я узнал, что по второй путевке поехал ее старый поклонник. Небольшой мужичок, бывший (по его словам) суворовец, занимавшийся якобы литературным трудом. Он бывал у нас дома и прежде, был весьма услужлив, любезен и мил. Я говорю о нем неприязненно, потому что он сукин сын!
В Коктебеле Оле было так хорошо, что она, видимо, решила: так будет всегда. И вызвала туда меня, чтобы обсудить будущее нашего сына. Перед отъездом моя мудрая мать дала совет: «Не спорь. Переспорить ее ты все равно не сможешь. Когда она вернется, вот увидишь — все будет как прежде». Приезжаю. При Оле болтается этот «хвост», который живет по купленной мной путевке. Слава богу, что в Коктебеле отдыхали две мои добрые знакомые: Галя Евтушенко и Оля Окуджава. Они меня поддерживали, помогали не делать из этого ни скандала, ни трагедии. В первую же встречу жена мне объявляет: «Хочу, чтобы Женя жил с нами». Я слушать слушаю, но принять не могу. Вечером нажрусь, тихо лягу на евтушенковском балкончике и забудусь тревожным сном. Через два дня вернулся в Москву.
