Все из-за того, что снова попыталась заикнуться папе о Москве, и вместе с лаконичной телеграммой: «Нет!» мне были высланы четыреста рублей на билет до Курил.
Навигация на острове была всего три месяца в году — и смотрели мы только те фильмы, которые завезли с материка. «Карнавальную ночь» видела раз двадцать. Потом от безысходности, чтобы как-то провести вечер, ее начали крутить задом наперед. В клубе была библиотека, которую я перечитала всю, да еще по два раза. Питались мы ужасно. Картошка, лук и морковь были сушеными. В бочках привозили ржавую селедку. С грустью вспоминала там молдавские яблочки. После войны отцу дали в Кишиневе особняк сбежавшего богатого румына. Красивый, с верандой, увитой диким виноградом, со всеми удобствами.
И папа устроил мне сюрприз: до отказа набил шифоньер яблоками. До сих пор перед глазами эта картина: открывается дверца шкафа и они сыплются на пол — красные, желтые, зеленые. Я съела их за месяц.
Все деньги (а платили мне на Кунашире двойной оклад) мы с мамой тайком от отца откладывали на мою поездку в Москву. Мечту свою я так и не бросила. Ощущала себя крепостной актрисой, которой не дают вырваться на волю. Ни одной подруги, никого, кому можно было бы открыться. Когда на острове бушевала непогода — дул сильный ветер, шел дождь или снег, я надевала отцовскую плащ-палатку и шла на берег Тихого океана. Стояла там, смотрела в даль и мечтала, как уеду и стану актрисой.
Мое терпение лопнуло весной 1959 года.
Отца осенью должны были демобилизовать. Прямо заявила ему, что уезжаю и забираю с собой маму и Марину: «Ребенок растет без витаминов, мама себя плохо чувствует! Заканчивай тут службу один, ведь уже недолго осталось». Скандал возник большой, но мы уехали. Папа все равно нас проводил.
В Москве нас приютила на «Смоленской» мамина давняя приятельница, еще с Баку. Я не знала, какие есть театральные институты, что нужно для поступления: вообще ничего не знала! Рядом было Щукинское училище — туда и пошла. В сшитом мамой синем платье. Я была девушкой «в теле», весила восемьдесят семь килограммов.
В то время в училище на месте сегодняшней сцены располагалась оперная студия, которой руководил Сергей Яковлевич Лемешев.
Туда я по ошибке и заявилась. Зашла в зал во время репетиции оперы «Богема». Лемешев меня заметил:
— Что вы хотели?
— Пришла на прослушивание.
— Ну, идите на сцену. Послушаем.
И я, натурально как Фрося Бурлакова, спела «Вдоль по Питерской» таким открытым народным голосом.
— А музыкальное образование у вас есть?
— А как же! Семь классов аккордеона.
Лемешев покачал головой:
— Как вас зовут?
— Элла.
— Эллочка, из вас может получиться неплохая драматическая актриса. Так что лучше вам, наверное, подняться на второй этаж, в Щукинское училище.
— А я где?!
— В оперной студии.
— Ой, извините, пожалуйста, я ошиблась!
Прослушивал меня Анатолий Иванович Борисов. Прочла легенду о Данко из «Старухи Изергиль» Горького, песню из «Медвежьей охоты» Некрасова, басню Крылова «Ворона и Курица». Борисов сказал, что проза мужская:
— Вы вот что сделайте, голубушка, посмотрите-ка «Поднятую целину».
