Улыбающаяся Малявина подошла к моему столику:
— Здравствуй, Коля. Куда пропал, почему не звонишь?
— Некогда, — только и нашелся, что ответить.
— Ну ты все-таки звони, — дружелюбно помахала она рукой на прощание.
Мощно. Иногда поражает не то, что человек убил. В конце концов «от сумы да от тюрьмы»... Удивляет, как человек ведет себя после. Своим задушевным завораживающим тембром Малявина раскрашивала много версий «самоубийства» Стаса. Даже такую: «Я думаю, что Стас был связан с гомосексуалистами.
Положение его было отчаянным. Стас не любил меня, он пользовался моими знакомствами как лестницей». Именно так записано с ее слов в одном из томов дела. Так что «роковая лавстори» не склеивается. Если уж рассказывать настоящую историю Малявиной, то она, мне кажется, о том, как убийственна ложь. Валентина Александровна давно оставлена бывшими друзьями. Она много пила. Чуть не потеряла квартиру. Ослепла из-за пьяной драки. Спасибо, о ней заботится первый муж актер Александр Збруев. Это благородно. Она стара, несчастна и беспомощна. Можно ли было избежать такой страшной судьбы?
В убийстве Стаса она признавалась несколько раз. Впервые — в тот же день директору театра Иванову. Он жил этажом выше. Об этом признании Иванов дал показания. Но позже Малявина стала пояснять: «Да, признавалась.
Могу и сейчас подтвердить: я его убила. Но морально». Призналась она и Проскурину, который вернулся и застал в квартире врачей и милицию. Он об этом рассказывал, но позже от слов отказался: мол, не помнит. И сейчас Виктор не любит об этом говорить. Самое же важное признание, подробное, четкое, ясное, было сделано Валентиной после приговора, в первые дни заключения. Я его читал.
Не знаю, готовы ли были мать и отец Стаса простить Малявину, если бы она повинилась. Тетя Шура взяла ее с собой в Сибирь на похороны. Защищала от разъяренных родственников, которые требовали рассказа о том, что же все-таки произошло. В Черепаново Малявина часто твердила: «Так Господь решил, так Господь решил!» Валилась на колени в весеннюю грязь и истово молилась на закатное солнце.
Но можно ли ждать от ближнего покаяния?
Ведь это подвиг. Нельзя требовать от человека сверхчеловеческого. Самому себе порой не признаешься, что сделал гадость. А как рассказать об этом другим? Чем они лучше меня? Может, потому мудрая тетя Шура и защищала Малявину от суда Линча своих родственников?
Покайся Валентина Александровна, мне было бы ее необыкновенно жаль. Почти как Стаса. Какой ужас пережила! Как это страшно — лишить жизни любимого человека! Я сам, бывало, погружался в такую тьму, что те, кто меня знает, не поверили бы, что на такое способен. Хорошо, что был трезв. А если бы нет, как Малявина?
Я ничего никому не доказывал. Не мстил.
