Из этих данных можно сделать только один вывод: саморанение исключается. Человек не может сам себе пробить сердце и, несмотря на сильнейший болевой шок, вытащить нож в том же крайне неудобном направлении, не повредив ничего вокруг. Рука самоубийцы неизбежно рефлекторно дрогнет, хотя бы в тот момент, когда нож натолкнется на ребра.
— Но разве женщина может нанести удар такой силы? — спрашивал я Сударушкина, одного из следователей обновленной прокурорской бригады.
— Даже мужчине самому себя под таким углом с такой силой не ударить — размах нулевой, собственный локоть не позволяет. О чем и сказано в экспертизе. А резко сверху, да с замахом, да с эмоционально-пьяным порывом, да заточенным накануне длинным, острым как бритва ножом особой силы не нужно.
Предполагаю, Стас сидел в кресле, Малявина стояла над ним, очень близко, — следователь говорил так, будто сам присутствовал при этой сцене. — Малявина только что ножом срезала пластмассовую пробку с бутылки «Гурджаани» и на глазах у Стаса демонстративно выпила два стакана подряд. Жданько не выпивал, анализ крови показал, что он был трезв. Идет Страстная неделя, через день приезжает мать посмотреть на невестку. Он умолял Валентину бросить пить, вроде бы и клятву давала. А тут такое. Видимо, Стас ее послал подальше. Она — в истерику. Они ведь вообще ссорились часто. А как Жданько обычно реагировал на малявинские истерики?
Я вспомнил, что Стасик Марьин однажды стал свидетелем такой сцены. Жданько сидит, что-то пишет, а Малявина валяется у его ног просто в падучей: рыдает, кричит о своей несчастной женской доле.
— Почему ты такой равнодушный, неужели не видишь, что человеку плохо?
— не выдержал Стас Маленький.
— Не обращай внимания, — махнул рукой Стас Большой. — Это все игра.
А Сударушкин продолжает:
— В руках Малявиной нож. Она отвечает в ярости: «Я тебя зарежу». Стас сидит в кресле напротив, уже в плаще: готов выезжать в Минск. Он тоже на взводе, распахивает плащ: «На, режь!» Мол, пошла вон. И каковы ее переживания? Любовник, воспитанник, протеже посылает, как последнюю б...! Не помня себя — два стакана подряд не шутка, — Малявина резко ударяет Жданько и сразу же вытаскивает нож. Стас валится на пол.
Сударушкин был мастером своего дела. Наша встреча происходила уже после суда. То, что он говорил, было пересказом признания Маля виной, сделанного ею после приговора, в первые дни заключения. Ход был сделан не для очистки совести — для смягчения наказания. Предполагаю этот мотив, потому как позднее о своем признании Малявина «забыла». Но в деле оно осталось.
— Ну а все-таки?! — меня не оставляли сомнения. — Мог Стас исхитриться так себя ударить, чтобы в первые секунды не ощутить боли?
— Нет, угол удара невозможен для саморанения, — стоял на своем Сударушкин. — К тому же все дальнейшее поведение Малявиной говорило о том, что она изо всех сил пыталась скрыть свое преступление.
И ведь действительно: что делает Малявина, когда видит, что любимый при смерти? По ее словам, вошла, увидела: Жданько свалился с кресла, молчит. Она не удивляется. А ведь только что Стас кричал на нее! Склоняется над ним. Все-таки увидела «ранку», как она говорила. Да и как не увидеть?! «Ранка» больше чем два сантиметра в длину и больше одного в ширину. У самого сердца. Каковы ее действия? Думаю, она перенесла общий телефон из коридора в комнату Стаса, тихо назвала дежурной подстанции «скорой помощи» неправильный адрес. В горячке ошиблась? Вряд ли. Не перезванивала, не теребила «скорую»: что не едете? Они сами это сделали. Говорит, не было крови? Да палас под Стасом весь ею пропитался! Так сказано в протоколе осмотра. Когда я ее спросил: «Как же ты не заметила, когда вся одежда Стаса в крови?» — знаете, что она мне ответила? «Не разглядывала его, где кровь, на чем».
