Сначала Марков был некрещеным. Потом Леночка, жена, задумала его крестить и уговорила, он крещение принял. Вскоре мы с ним встретились на спектакле «Цитата» по пьесе Леонида Зорина. Идем из лифта к нашим гримеркам, и вдруг он вне всякого контекста говорит со слезами на глазах: «Жень, я так хочу поверить и не могу!» Вот такой он был человек! У него душа была трепетная.
За «Цитату» нас представили на Государственную премию СССР — меня, Леонида Маркова и Людмилу Шапошникову. А у меня товарищ был, Коля Романов, обладавший даром ясновидения, и когда я ему поведал, что нас выдвинули на премию, немного помолчал и сказал: «Жень, не вижу я тебя в этом году на награждении». И его действительно не было.
Марков поехал на гастроли с концертной программой и в СВ выпил с каким-то артистом. Как я уже сказал, он умел держать себя в руках. Концерт отработал как положено, а когда вышел за кулисы, к нему кинулась какая-то экзальтированная женщина. Он ей грубо ответил, не буду цитировать, и отмахнулся от нее. А женщина оказалась женой второго секретаря обкома. Видимо, по его наводке в одной из центральных газет вышла статья о недостойном поведении народного артиста СССР. Леню даже хотели лишить звания. Он тогда ненадолго уходил в Малый театр, год или два там проработал и вернулся в Театр Моссовета. Михаил Иванович Царев, выдающийся руководитель Малого театра и, как многие говорили, столь же выдающийся дипломат, Маркова защитил. Прекратил травлю. Можно было по-разному отнестись к этой статье, но Марков был очень ранимым, совестливым человеком, хотя и бурным. И мы с ним тянулись друг к другу.
— Вы же еще дружили с Маргаритой Тереховой?
— Именно дружил. Когда я пришел в Театр Моссовета, Терехова ко мне сама как-то подошла: «Вы тут новый человек, многого не знаете. Давайте я возьму над вами шефство!» Мы стали общаться. Ходили в гости к знакомому Риты — писателю Лене Латынину, гуляли в Останкино. Терехова жила с одной стороны железной дороги, я с другой, в городке Моссовета. Как-то Новый год встречали у Ритиной подруги. Но когда я женился на своей Танюшке, Терехова обиделась. Однажды за кулисами сказала: «У тебя своя жизнь, у меня своя!» Хотя у нас не было никаких отношений. Я к Рите относился с огромным пиететом как к актрисе и партнерше, с удовольствием с ней репетировал, но она не моя женщина и никогда меня в этом смысле не интересовала, это я могу сказать искренне.
— Жизнь сводила вас с замечательными артистами и партнерами не только в театре, но и в кино. Кто особенно запомнился? Наверное, Иннокентий Смоктуновский, с которым вы снимались в фильме «Русь изначальная»?
— Смоктуновский был человеком непростым, и я не могу сказать, что мне было с ним интересно. Я к нему относился с уважением, но мне пришлось его тоже как-то...
— Приводить в чувство?
— Вы очень верно сказали — приводить в чувство.
У Смоктуновского немножко женский был характер, он был обидчивым, ревнивым и любил навязывать партнерам свое видение роли. Учил, как играть. Я его выслушивал, но всерьез не воспринимал, потому что был уже достаточно опытным актером и не нуждался в советах. Тем более что они не были дельными, и Иннокентий Михайлович мешал мне работать.
В этом фильме он играл императора Юстиниана, а я Ипатия, которого Юстиниан приказал замуровать заживо. И вот представьте, меня ведут на казнь на среднем плане, я должен сыграть состояние человека, идущего на смерть, что непросто. У Смоктуновского в этом эпизоде более легкая психологическая задача. Только начали, и он кричит: «Стоп! Мне кажется, массовки маловато». Ну что за дела! Он же видит, что для меня это сложная сцена, я к ней готовился. Начинаем заново — он опять все останавливает под надуманным предлогом. А у него сын Филипп снимался в окружении Юстиниана. Когда Иннокентий Михайлович в третий раз остановил съемку, предложив изменить мизансцену и пропустить на заднем плане Филиппа, я очень спокойно сказал: «Мы снимем это как есть, сейчас или никогда».
