— Спартак, ну, как я тебе?
Мне неловко стало, потому что я знал, что она больна, но сказал:
— Вера Петровна, это так элегантно, так просвечивает!
— Да уж, всю просветили, — вздохнула она, имея в виду облучение.
Я всегда играл ведущие роли, даже когда звания не было, но не имел права на отдельный номер на гастролях и всегда доплачивал за него сам. На гастролях в Алма-Ате тоже доплатил за двухместный, чтобы никого не подселили. И вот играем «Миллион за улыбку», и Марецкая говорит: «Спартак, хочу тебе сказать... только это между нами! Тебе готовят розыгрыш. Якобы кого-то подселили к тебе в номер. Я считаю, это грязная шутка, вдруг у тебя там женщина? Это неделикатно. Только не выдавай меня!» И действительно, наши артисты договорились с каким-то спортсменом-латышом, чтобы он изображал подселенного. Если бы Марецкая не предупредила, я бы наверняка разнервничался, мне могло бы даже стать плохо. А так как я был предупрежден, то сыграл удивление и возмущение, чтобы не разочаровывать коллег. Уже гораздо позже признался в этом Саше Ленькову, участвовавшему в розыгрыше, но он не поверил.
— Вы ведь знали и Любовь Орлову?
— Я ее боготворил. Любовь Петровна была уникальной женщиной. Она достаточно независимо существовала в театре, но вела себя очень деликатно, всегда была вежливой и очень человечной и доброжелательной.
У нас много лет работал бригадир рабочих сцены. Однажды он попросил разрешения у Юрия Александровича Завадского и дирекции отметить юбилей в театре. Пригласил из деревни родственников, накрыл стол в большом репетиционном зале и позвал на этот праздник всех наших народных артистов СССР. Никто не пришел, кроме Орловой. Потому что она понимала свою роль для народа и несла ее с достоинством. Любовь Петровна многим помогала — достать какое-то лекарство, добыть какой-то дефицит.
К сожалению, я с Орловой был занят только в одном спектакле-концерте, но не партнерствовал. Зато мог общаться за кулисами. Однажды спросил:
— Любовь Петровна, кто для вас Григорий Васильевич Александров?
— Гений, — с ходу, без паузы ответила она.
Орлова, как и Марецкая, тоже тяжело болела. Известно, что в последний день своей жизни в кремлевской больнице в Кунцево она очень долго ждала Григория Васильевича. Он каждый день к ней приезжал, но в тот раз почему-то запоздал. Когда вошел в палату, Любовь Петровна сказала: «Как вы поздно...» — и закрыла глаза.
— Скажите, а Раневская действительно была так афористична? Или ей слишком много приписывают?
— Много, в том числе и достаточно злые высказывания. Фаина Георгиевна вообще стала каким-то мифологизированным анекдотическим персонажем. Но ведь она большого дарования была, а очень одаренные люди, как правило, не бывают злыми, им свойственна снисходительность. Хотя порой они, конечно, могут остро высказаться в чей-то адрес.
— Раневская недолюбливала Завадского?
— Да не могу я так сказать. Ну, был у них какой-то конфликт, как рассказывали, еще в первый ее приход в театр. На репетиции они поспорили, Раневская со сцены что-то резко сказала, и Завадский из зала прокричал в микрофон, он за столиком режиссерским сидел:
— Вон со сцены!
На что она тут же ответила:
— Вон из искусства! — и ушла.
Потом работала в Театре имени Пушкина, играла известный спектакль «Деревья умирают стоя», который пользовался большим успехом.
— Но однажды Фаина Георгиевна вернулась в Театр Моссовета?
— Вернулась, да. Этому предшествовала поездка в Румынию. У Раневской там жили родственники, эмигрировавшие из России во время Гражданской войны. За границей она истратила все, что у нее было, и осталась без средств. Фаина Георгиевна была абсолютной бессребреницей, у нее многие деньги просили, и она всем давала. К счастью, на приеме в советском посольстве ей повстречался Завадский, который и помог. После возвращения Раневской в Москву Юрий Александрович пригласил ее обратно в Театр Моссовета.
— Она нуждалась?
