— Нет, театр опекал ее, подсовывал какие-то премии. Сама она не просила ничего, но ее старались поддерживать. У Раневской был неплохой оклад — триста рублей, высшая по традиционной сетке ставка в театре. Плятт и Марецкая получали по пятьсот, но у них были персональные ставки от Моссовета. А Фаина Георгиевна не была общественным деятелем, не участвовала ни в каких кампаниях. Она вообще держалась особняком, не ходила на сборы труппы, на беседы с Завадским, жила своей отдельной жизнью. И не работала с теми, кого не привечала, особенно с женщинами, которые ей не нравились. Говорила при распределении ролей: «Эту не надо».
— А как она относилась к Любови Орловой?
— Они дружили. В театре к Орловой все хорошо относились. Неслучайно за глаза ее звали Любочкой, такая уменьшительно-ласкательная кличка была еще только у Плятта.
Ростислав Янович всегда произносил речи на всех мероприятиях. Помню, хоронили Раневскую. Мы стояли у гроба в почетном карауле: я, Ия Саввина, Плятт, кто-то еще. А Вера Петровна Марецкая сидела на стуле, где обычно родственники сидят. В какой-то момент подошла к нам и спросила Ростислава Яновича:
— Славик, ну, ты уже подумал, что обо мне будешь говорить? — она была обречена, но держалась героически.
Плятт в нее всю жизнь был влюблен и оставался ее преданным рыцарем. Когда Марецкая спросила, подумал ли он, что будет говорить на ее похоронах, растерялся:
— Верочка, что ты! Тихо!
— Ну что «тихо»! Ты приди, мы с тобой порепетируем, а то будешь какую-нибудь чушь нести.
В этих словах была вся Вера Петровна, ее удивительно сильный характер. Она очень мужественной была. Надо сказать, что бывшие жены Завадского и после развода продолжали играть важную роль в его жизни. Он опирался на близких людей. Марецкая была вхожа в его дом, хотя он с ней как с женой жил еще до войны, но у них был общий сын Евгений. Она могла сказать: «Юра, в каких носках ты ходишь?», по-семейному с ним общаться. И была одной из ведущих актрис театра. Первая жена Завадского — Ирина Сергеевна Анисимова-Вульф, как я уже сказал, была его правой рукой и ставила очень много. При этом и Вера Петровна, и Ирина Сергеевна общались с третьей женой Юрия Александровича — Галиной Сергеевной Улановой. Вот такой был конгломерат. Плятт тоже в него входил, его специализацией были всевозможные спичи — и поздравительные, и траурные.
Замечательный был человек. И озорной. В молодости Ростислав Янович как-то голым пробежал на спор вокруг еще не снесенного храма Христа Спасителя, сам рассказывал.
— Рыцарь Марецкой был одинок?
— Нет, у него была жена, которая, на мой взгляд, внешне чем-то напоминала Веру Петровну. Когда она ушла из жизни, Ростислав Янович женился на дикторе Всесоюзного радио Людмиле Маратовой, которая до него была замужем за Николаем Литвиновым, автором и ведущим популярных детских передач. Они с Пляттом дружили. Когда у Ростислава Яновича случился роман с Людмилой, он написал Николаю объяснительное письмо. Показывал его мне, советовался как с пишущим человеком. Я же всегда писал — и повести, и очерки об известных артистах для журнала «Советский фильм». То, что Плятт показал мне очень личное письмо, говорило о том, как доверительно он ко мне относился.
— Постойте, вы не закончили про Раневскую...
— Извольте. Я всегда любил пьесы Островского. Когда Сергей Юрский с Наташей Теняковой переехали из Ленинграда в Москву и пришли в наш театр, узнал, что Сергей Юрьевич собирается ставить «Правда — хорошо, а счастье лучше», и хотел подойти к нему и попросить роль Платона. Но не успел — он сам ко мне подошел с этим предложением. Я с радостью согласился. Так как тогда снимался, к репетициям приступил на месяц позже остальных артистов. У меня был второй состав — Володя Горюшин.
Однажды я наконец появился в репетиционном зале и очутился за столом рядом с Раневской. Она спросила: «Вы Платон номер один или Платон номер два?» То есть первый состав или второй? Я ответил: «Платон номер один». Потом мы много разговаривали, как обычно бывает во время застольных репетиций, и я рассказал, что меня в люльке укусила крыса. Когда я заплакал, мама проснулась, увидела крысу, махнула шваброй, и та убежала. Меня потом носили на уколы в больницу.
