Второй акт начинался в полной темноте, потом звук трубы — тьма рассеивалась, и зрители видели Лену Сафонову (она играла Мирру), меня (тетю Христю) и лежащего на моих коленях Костю. Я гладила его по голове и повторяла: «Вот ты и вернулся, миленький, вот ты и вернулся».
Слышен шелест занавеса, через несколько мгновений раздастся звук трубы. Я говорю Ленке: «Кости нет! Что делать?!» Вдвоем в полной темноте несемся за кулисы, зовем шепотом: «Костя, Костя». Обнаруживаем его лежащим под занавесом. Смотрит на нас огромными синими глазами и говорит: «Я больше не могу, у меня нет сил». Подхватываем его под руки: «Костя, хороший наш, надо закончить спектакль...» — и чуть ли не выносим на сцену. И опять он играет так, что у всех ком в горле.
Роль Плужникова и сегодня, спустя тридцать с лишним лет, остается для Кости неким мерилом, гамбургским счетом. Иногда слышу от него: «Наверное, сейчас «В списках...» уже не смог бы играть».
Константин: Тогда у меня были силы, которых сегодня нет. Многое накоплено, за плечами — мешок ассоциаций, вытащив одну из которых, могу заплакать, другую — «по щелчку» прийти в ярость. Но с такими ролями, как Плужников, это не прокатит. Во всяком случае, для меня.
— Правильно помню, что вы поженились вскоре после премьеры «В списках не значился»? Расскажите, кто кого приметил первым, как Константин ухаживал и как родители с обеих сторон отнеслись к столь раннему браку?
Ольга: Когда впервые увидела Костю, решила, что передо мной мальчик из очень простой семьи, тихий, неприметный. Но это впечатление держалось до его первого выхода на площадку. Сначала он так прочел Пастернака, что все, кто слушал, были потрясены до глубины души, потом начались этюды, и опять ему не было равных. С первых дней в институте у Кости была своя ниша, своя стезя — об этом знали и педагоги, и однокурсники. А он будто стеснялся похвал. У меня был шок, когда узнала, что этот скромнейший парень — сын Владимира Егоровича Воробьева, которого обожал весь Петербург. Узнала, кстати, уже после того, как начали встречаться, и до этого успела полюбить. Но сначала, еще при знакомстве, поймала себя на ощущении: передо мной близкий человек. Я очень любила папу и маму, между нами была глубокая связь, и Костя показался таким же родным.
— Теперь понятно, что помогло Константину при его стеснительности завоевать сердце самой красивой девушки курса.
Ольга: Вряд ли самой красивой, но довольно яркой — определенно. В период ухаживания Костя любил удивлять: сажает в троллейбус, машем друг другу на прощание, а на следующей остановке он влетает в салон. Представляете, бежал за троллейбусом от улицы Некрасова до улицы Чайковского!
Константин: Когда мы решили пожениться, папа был против, я даже с ним поругался. Не то чтобы Ольга ему не нравилась — просто, как он считал, раннее обзаведение семьей помешает мне творчески развиваться. С Олей до последнего гадали, придут мои родители на свадьбу или нет.
Ольга: Пришли, да еще и с кучей даров. Как сейчас вижу Владимира Егоровича, достающего из большой коробки сумасшедший по тем временам дефицит: бутылки «Рябины на коньяке», икру, сырокопченую колбасу. От Кости знала о сомнениях будущего свекра: а не с дальним ли прицелом выхожу замуж за сына главного режиссера Театра музкомедии? Может, с моей стороны и нет никакой любви? Поэтому при первой же встрече четко разъяснила: «Владимир Егорович, не волнуйтесь. Я не стану проситься к вам в труппу — у меня слуха нет».
Мои родители-актеры оценили талант Кости, посмотрев премьеру «В списках не значился», а когда он пришел делать мне предложение с огромным букетом колокольчиков, мама растрогалась до слез, а потом призналась: «В этот момент я полюбила его как сына». Спустя какое-то время, будучи уже женатыми, везли папу с празднования дня рождения его друга. После торжества он, очень редко позволявший себе выпить, был немного подшофе и всю дорогу плакал: «Костя, как мне тебя жалко!» Это было проявлением огромной любви...
