— У вас в студенческие времена ведь тоже был спектакль, который до сих пор помнят зрители, — «В списках не значился», где играли Плужникова. Впрочем, давайте сначала о том, как решили стать актером.
— Восьмой класс окончил с такими отметками, что оставалась одна дорога — в ПТУ. Но папа, включив авторитет, убедил дирекцию школы взять меня в девятый. Поскольку в доме царила творческая атмосфера, совет отца поступить в студию при народном театре «Синий мост» под руководством Генриетты Яновской я принял с готовностью — два года там провел, участвовал в спектаклях. После этого было логично поступать в ЛГИТМиК.
Позаниматься со мной папа попросил актрису своего театра Полину Борисовну Банщикову — кстати, бабушку Ани Банщиковой. И вот первый тур. Набиравший курс Рубен Агамирзян задает обязательный вопрос «Кого бы вы хотели играть?» Ответ должен показать, видит или нет абитуриент себя со стороны. Ну а поскольку мой папа ставил мюзиклы с романтическими героями, оказавшимися в драматической ситуации, я и выдал: «Хочу играть Кречинского, Гамлета...» В коридоре меня перехватывает Банщикова: «С ума сошел?! В зеркало смотришься? Ты характерный!»
На втором туре уже другой член приемной комиссии задает тот же вопрос, и я бодро рапортую: «Хочу играть деда Щукаря, Митрофанушку», — и дальше перечисляю весь комедийный репертуар. Агамирзян смотрит квадратными глазами: вот это трансформация!
Папа очень переживал за меня на всех этапах поступления. Зная, что жутко стесняюсь высыпавших по всему лицу юношеских прыщей, приехал в ЛГИТМиК во время проверки абитуриентов на киногеничность, и когда подошла моя очередь предстать перед объективом, тихонько выдрал шнур камеры из розетки. Оператор ничего не заметил, и комиссия сталась без моих кинопроб.
Первые месяцы в институте я жутко комплексовал из-за того, что поступил благодаря авторитету отца — вроде как по блату. Приподнял меня над землей второй педагог курса Малыщицкий, за что ему бесконечно благодарен. Было задание сделать этюд на беспредметное — я придумал собирать морковку с грядки. Тягаю корнеплоды один за другим, и вдруг слышу восторженный возглас Владимира Афанасьевича: «Что это было?! Свершилось чудо!» Тут я понял, что нахожусь в институте не очень-то и по блату.
Я любил Малыщицкого за его любовь ко мне и за спектакль «В списках не значился», хотя ни одна роль не далась так тяжело, как Плужников. В восемнадцать лет нет ни жизненного опыта, который помог бы ассоциациями, ни актерских навыков — откуда им взяться на втором курсе? А Малыщицкий и Агамирзян ждали от меня правды, полного погружения в образ. Оставалось играть нутром, крайним напряжением всех моральных и физических сил.
Премьера прошла на волне адреналина. Публика семь раз вызывала нас на поклоны под нескончаемые овации и крики «браво!». На втором спектакле зал битком — как и на третьем, и на четвертом, и на седьмом. Выходили на поклоны по десять-двенадцать раз. Для студенческой постановки такой аншлаг и такой прием — сенсация. А мне с каждым спектаклем становилось все тяжелее. Давал себе обещание: «Не стану рваться — буду просто говорить текст», но выходил на сцену — и снова играл на пределе сил.
Ольга: Не подумайте, что последнее — преувеличение или рисовка, Косте подобные вещи вообще несвойственны. На каждом представлении и без того тонюсенький, как веточка, он терял два килограмма — мощнейший по энергетике спектакль держался на его нерве. После очередного показа в Петербурге через очень небольшой перерыв повезли «В списках не значился» в Ташкент. Там дали семь спектаклей. Точно не помню, на котором по счету это случилось...
