Очень люблю работать с Сергеем Соловьевым. Безумно нравится его картина «Чужая белая и рябой». Для меня именно она, не «Асса» — лучший фильм режиссера. Он гениально подобрал актерский состав! В «Чужой...» снимались ребятки из коррекционных школ. Сергей Александрович садился за камеру, сам выстраивал кадр, хотя над фильмом работал прекрасный оператор Юра Клименко.
Соловьев придумал, что весь проход моего героя по бильярдной должен сопровождаться ненормативной лексикой. Шел я «окровавленный» — с ног до головы обмазанный вареньем, на которое слетался рой мух и слепней. Ужас! Сергей Александрович сказал: «Подложу здесь красивую музыку, мата слышно не будет. Какие слова знаешь?»
Три слова я еще как-то соединил. Но потом пришлось обращаться к специалистам. Заучить трехэтажные выражения оказалось крайне сложно. Сняли несколько дублей, хохотали конечно. Когда озвучивали, тирады мои забили музыкой, но артикуляция получилась настолько явной, что нас предупредили: будут смотреть глухонемые — все поймут.
Иногда на площадке мы позволяли себе подшучивать над Соловьевым. Подзывали мальчишку из коррекционной школы:
— Что ты здесь стоишь? Делай хоть что-нибудь.
— А что мне делать?
— Подойди к режиссеру и спроси: «Сергей Александрович, а что я тут делаю по задаче?» Сможешь?
Парень подходил, спрашивал. Соловьев озирался по сторонам: кто научил? Все отворачивались, чтобы не расхохотаться. Мне он «отомстил» так. Мой герой был весь в татуировках, Соловьев предложил:
— Давай сделаем тебе задницу, пронзенную кинжалом.
— А я что, буду голым ходить?
— Нет, когда запрут в душевой, а ты выломаешь дверь и побежишь, мокрые трусы сползут и наколка будет видна.
Рисовала ее каждый раз девчонка-гример. Бедняжка поначалу смущалась, потом привыкла, а Соловьев постоянно контролировал процесс, давал указания, как должна выглядеть рукоять кинжала. Иногда перерисовывали ее по нескольку раз.
— Вы участвовали в международных проектах. Как работают зарубежные коллеги?
— Если уж рассказывать о работе с большими не нашими мастерами, стоит вспомнить Питера Гринуэя, у которого я снимался в «Чемоданах Тульса Люпера». Когда проходил кастинг, меня не было в Москве. Вернулся, позвонила знакомая, второй режиссер: «Жалко, что не получилось тебя показать. У Питера сегодня пресс-конференция, может, просто подъедешь познакомиться?»
Встреча проходила в Центре Ролана Быкова на Чистых прудах. Гринуэй сидел в кабинете директора, я заглянул на минутку. Он окинул меня взглядом и спросил:
— Помнишь, как ты родился?
Я переспросил, подумал, что мне его слова неправильно перевели. Но переводчик подтвердил, мол, нет, он хочет знать именно это.
— Помню, что родился мертвым, — говорю.
Так и было, появился на свет синим, бездыханным, мама рассказывала, что меня шлепали по заднице, пока не закричал. Потом стал что-то Питеру показывать, рассказывать. И так в течение двух часов. Гринуэй улетел, а через два дня прислал телеграмму, что я утвержден.
Снимали в Лейпциге, там находится самый большой кинопавильон в Европе. Вошел и подумал, что попал на улицу: такие грандиозные выстроили декорации. Я играл коменданта лагеря, нас снимали восемь камер, в какой момент включались и где они вообще — нам не сообщали, и вдруг Гринуэй говорит: «Снято!»
Такой подготовки, такого внимания к деталям я раньше не встречал. Разбираем сцену, ассистент приводит молодого немецкого артиста. Гринуэй, не переставая со мной говорить, хлопает кулаком по столу, тот падает как подкошенный. Это, оказывается, репетировался выстрел. Кто-то мудро сказал: «Надо про это забыть! Потому что такого счастья никогда больше не повторится».
— Вы постоянно снимаетесь у Александра Велединского. Легко с ним работать?
— Саша замечательный! Встретились с ним и Сережей Маковецким на Чистых прудах, Саша дал почитать сценарий «Ты да я, да мы с тобой», и мы оба сказали да. Провели десять дней на Селигере в каком-то творческом угаре. График был напряженным, день переходил в ночь. Как-то проснулся, а перед глазами движется вереница голых девушек, подумал: все, приехали! Оказалось, идут съемки снов героев.
