— Я — актер, приехал с Камчатки.
— У меня из Риги люди стоят, попасть не могут!
Дал себе слово: если еще раз буду в Москве, не переступлю порога Театра Станиславского, знать его не хочу! Ровно через год я в нем работал. За десять дней гастролей на «Идиоте» перебывало множество коллег по театральному цеху. Посыпались предложения: позвал к себе режиссер Театра имени Пушкина Алексей Говорухо. Но завлит Театра Станиславского Владимир Борисович Оренов привел на спектакль Александра Товстоногова, который в то время возглавлял труппу, и тот сразу же пригласил на беседу.
Александр Георгиевич говорил о моем переходе к нему как о решенном вопросе: «Давайте подумаем о вашем дебюте». В театре служили тогда Альберт Филозов, Сергей Шакуров, Юрий Гребенщиков... Актерский коллектив очень сильный. Никаких вторых составов, вводов в старые спектакли там не признавали. Надо было искать свой материал.
Но тут во весь рост встала главная проблема: у меня не имелось московской прописки. Это сегодня снимай койко-место, живи, работай, а тогда с этим было строго. Первые полгода я не получал зарплату, поскольку не был оформлен в театре. К слову, в аналогичной ситуации оказался Георгий Иванович Бурков, когда приехал в Москву и Львов-Анохин принял его в Театр Станиславского. Борис Александрович сказал: «Будешь приходить ко мне в день зарплаты, сам стану тебе ее выдавать. У нас такая практика, чтобы не обижать артиста». Как-то приходит Бурков, а Львов-Анохин спрашивает:
— Жор, ну как дела? Как репетиции?
— Все хорошо!
— А чего пришел?
— За деньгами!
— За какими деньгами?!
Напрочь забыл об этом. Историю поведал мне писатель Владимир Лакшин, узнав про мою ситуацию: «Не вы первый, Бурков тоже через это прошел».
Трудно приходилось — как выжил, сам не понимаю. Однажды не выдержал, отправился к Товстоногову, хотел сообщить, что возвращаюсь на Камчатку. У него в кабинете сидел режиссер Владимир Портнов, обсуждал будущую постановку пьесы Алексея Дударева «Порог». Когда я вошел, Владимир Михайлович обернулся: «А вот и исполнитель главной роли». О намерении покинуть Москву я тут же забыл.
Спектакль имел оглушительный успех, а я получил приз за лучшую мужскую роль на фестивале «Театральная весна». Вручала мне его в Доме актера на Тверской Руфина Нифонтова. Посчитал это добрым знаком, поскольку во время гастролей Камчатского театра, проходивших в помещении Малого, меня как ведущего артиста посадили в ее гримерную, из окна открывался вид на лысую макушку памятника Островскому. Вот как все совпало. Я ей, конечно, об этом не сказал, поцеловал ручку, поблагодарил. А с Портновым мы потом работали постоянно. Считаю его своим крестным отцом на московской сцене.
Труппа Станиславского приняла прохладно, на себе испытал, что такое столичный снобизм. Не раз давали понять: все, что находится за пределами Садового кольца, вроде как не имеет к ним отношения. Я не строил из себя звезду, боже упаси, тем не менее одна актриса не упускала случая высказаться на репетиции: «Ты как-то малярно-столярно работаешь, так уже нигде не принято».
Когда завоевал театральную премию, кто-то фыркал: «Это ничего не значит, еще посмотрим!» Приходилось каждым выходом на сцену доказывать, чего стоишь. Конечно, плохо ко мне относились не все. Звезда театра и моя партнерша Алла Балтер очень поддерживала, помогала. Вспоминаю ее с огромной благодарностью. Как же рано она ушла...
В общем, переезд в столицу оказался непростым. Тяжелейший путь из провинции в столицу мы прошли вместе с Людой. Но Москва — город жесткий, если не сказать жестокий. Женщине-актрисе добиться успеха в профессии здесь невероятно тяжело. Перед женой встал выбор: ехать в Москву, чтобы у мужа состоялась столичная театральная биография, или оставаться в провинции. Люда четко понимала, что теряет профессию, однако пошла на это. Она стала талантливым театральным менеджером.
Самым сложным в Москве оказалось решить бытовые проблемы. Пробовали обмен квартиры в Петропавловске-Камчатском — безрезультатно. Выручила подруга, писательница Анечка Вальцева, просто взяла и поселила у себя на проспекте Вернадского. Граню снова забрали дедушка с бабушкой — они работали уже в Крыму. Дочку мы навещали раз в году, что страшно угнетало. Ребенок рос, менялся, а мы этого не видели. И тогда моя мама извернулась и с приличной доплатой поменяла жилье в Астрахани на квартиру в Москве. Мы получили пятнадцатиметровую комнату с совмещенным санузлом, сидячей ванной и трехметровой кухней в конце проспекта Мира. Оказались там вчетвером. Когда с Людмилой разошлись, я ничего не делил, все оставил им с Граней. А начав сниматься и прилично зарабатывать, купил маме квартиру.
