В Югославии, поскольку еще не знала языка, устроилась хореографом в драматический театр. А спустя год муж показал мое портфолио знакомому режиссеру, тот пришел посмотреть наш спектакль и пригласил меня в свою труппу. Теперь весь день я пропадала на работе: утром репетиция, вечером спектакль, еще мне дали преподавателя по языку, занимавшегося со мной по три часа. Сербский оказался сложным, некоторые звуки никак не давались. Поначалу играла бессловесные роли, а когда освоила язык, пошли главные. Были и русская классика, и французские водевили, но в основном — пьесы местных авторов.
Муж, одаренный, пластичный актер с выразительным телом и прекрасной мимикой, выучился у Герасимова еще и на режиссера. Он делал замечательные спектакли — по Достоевскому, Чехову, современным драматургам, в которых играли мы оба. (Со временем организовал свой театр, детский, где ставили пьесы и для взрослых.) Работали мы в театрах сербских городов Ниш и Титово-Ужице, в Подгорице — это столица Черногории. И ездили с гастролями по всей Югославии. Отправляясь в новое место, порой не знали, что нас там ждет, обстановка в стране с некоторого времени стала напряженной. Как-то албанцы, поняв, что в машине сербы, швырнули в лобовое стекло ведро с водой, мы чудом не пострадали.
Помню, выступали в тюрьме, причем начальство, скорее всего по незнанию, выбрало спектакль, в котором я снимала с себя одежду, не до конца, конечно, но все-таки. «Не волнуйтесь, будет полно охраны!» — заверили нас. И вот я на сцене, полуобнаженная, в зале четыре автоматчика — и орава мужиков, истосковавшихся по женщинам, буквально влезавших на меня глазами, не обращая внимания на охрану! Перепуганные коллеги шепчут: «Только не раздевайся дальше! Нас тут всех перебьют!» Когда доиграв спектакль, уходили по тюремному двору, заключенные, втиснувшись лицами в оконные решетки, кричали мне вслед такое, что не решусь повторить.
В одном городе обворовали наш автобус. Переодевались в каком-то сарае, и местные хулиганы кричали: «Или отдадите нам блондинку, — то есть меня, — или мы вас подожжем!» Действительно подожгли сарай, мы еле спаслись.
Работала я на износ, иногда играла по три спектакля в день. Нас с Драганом узнавали на улицах даже те, кто не ходил в театр, ведь афишами с портретами были обклеены все города, в которых гастролировали. И в кино я снималась, в Югославии оказалось немало режиссеров, учившихся в Москве, они с удовольствием приглашали советскую актрису. Один из них, бывший вгиковец, позвал в свою картину «Тернистый путь» сыграть мать троих сыновей, причем сначала — молодую, а в конце — семидесятилетнюю. Фильм имел большой успех. Но в России, по-моему, не шел, как и другие югославские ленты с моим участием. Никто на родине не писал о моих зарубежных работах в театре и кино, о том, что выступаю с русскими романсами в черногорской Цетине. В Союзе обо мне постепенно забывали. Наши режиссеры приглашали сниматься, делали пробы, но не утверждали.
В 1979 году, вскоре после переезда в Югославию, прилетела с семьей в Москву повидать маму и встретить с ней Новый год. Поздно вечером раздался телефонный звонок. Это была сотрудница актерского отдела «Ленфильма», которая меня обожала.
— Света, если не хочешь упустить последний шанс здесь...
— Какой шанс? — Я ничего со сна не соображала.
— Завтра «Стрелой» приезжай в Ленинград. Виктор Астафьев, «Царь-рыба», читала?
— Нет.
— Ладно. Уже отсняли полкартины без главной героини. Не приедешь, будет сниматься Коренева.
До этого моя судьба уже пересекалась с судьбой Лены. Я еще училась в институте, когда Герасимову позвонил Андрон Кончаловский, знавший меня с тех пор, как появлялась у мамы на «Мосфильме». Встречались и во время моей работы у Саввы Кулиша в «Комитете девятнадцати». Андрон затянул тогда в кабинет, посадил на стул и принялся ходить вокруг, приговаривая: «Что же у меня для тебя ничего нет?! В «Асе Клячиной» не получилось... Но я тебя все равно сниму!» Наконец роль нашлась, и Кончаловский попросил Сергея Аполлинариевича отпустить меня на съемки «Романса о влюбленных». Герасимов, как мне рассказывали, согласился: «Конечно, Свету отпущу». Но разговор услышала Макарова: «Кого отпускаешь? Смехнову?»
На следующий день на занятии Тамара Федоровна, вперив в меня взгляд — о, она умела смотреть так, что мурашки по телу бежали, — жестко отчеканила: «Те, кто хочет шляться по студиям и валяться в постелях у режиссеров, пусть сейчас же встанут, выйдут отсюда и забудут мастерскую Герасимова». Я поняла, кому эти слова адресованы. Макарова знала, что значит иметь дело с мужчиной, перед чьим обаянием трудно устоять, сама жила с таким и терпела, улыбаясь у всех на виду. Следом и мама, которая была знакома с Кончаловским и видела, что происходило с девушками, попадавшими в поле его притяжения, стала деликатно отговаривать: «Понимаешь, ты влюбчивая, будешь страдать...» В общем, хотя меня утвердили без проб, я отказалась. В «Романсе» снялась Лена и попала в намагниченное поле Андрона.
