При этом они были ужасными патриотами. В Китае их спасли наши дипломаты. Когда в 1949 году Бородины рвались в СССР, хитрый советский консул, знавший цену этой семье, сказал отцу Алеши: «Еще рановато ехать... Не надо сейчас». Их впустили в Союз только после смерти Сталина, и то они прожили год в Казахстане.
Мы с Машей снимали квартиру в Пушкино, рядом с ее семьей. Было нелегко, но выручали мои родители. Так было и во время моего брака с Ольгой Остроумовой: я двенадцать лет считался опальным режиссером, мне не давали штатной должности в театре. Родители помогали нам деньгами, посылали продукты, и я совершенно этого не стесняюсь. Мы с Ольгой поддерживаем наших детей, и я всегда, сколько буду жить, стану помогать своей маленькой дочке.
С годами я зарабатывал все лучше, и папу страшно тревожило, что сын содержит себя сам и ручеек его помощи истаивает. Как настоящий одессит, он был уверен, что материальное держит крепче, чем духовное, и если он может помочь мне куском хлеба, то я ему принадлежу. Он был очень расстроен, когда я сказал: «Пап, ничего больше не надо. Только живи». Для отца это стало страшным ударом.
Жить для других он умел: с тринадцати-четырнадцати лет, чтобы прокормить родню, работал в каменоломнях. Семья была большая, много братьев, а работал он один. Моя бабушка по отцовской линии была парализована, а дед с ее разрешения жил с их домработницей, как говорил мой папа — чудесной женщиной.
— Как же так?
— Бабушка не могла исполнять свои супружеские обязанности. Она присутствовала в доме какое-то время, потом умерла. А у деда было двое детей от домработницы и еще четверо от бабушки. Всех кормил мой отец. Потому что дед Моисей был достаточно беспомощным человеком — до святости. Познакомившись с ним, моя мама сказала: «Удивительно светлый человек. Но, по-моему, ничего не умеет». Он работал и там и сям: при синагоге, при аптеке, и умер на бегу, на улице... Если еврей святой, так уж святой, но мужских запретов у евреев нет, и детей мой святой дед производил.
Родители нам помогали, и бытовой неустроенности не было, мы с Машей любили друг друга — плохо было то, что я все время отсутствовал. Жена жила в Пушкино, а я учился и крутился в Москве. После МГУ Маша работала в Библиотеке иностранной литературы и домой ездила отдельно, мы редко встречались на вокзале. Я то приезжал в Пушкино, то не приезжал, был очень вольным человеком. Виделись мы нечасто, но вдвоем нам было хорошо.
— А тем временем к вам пришла слава. В 1969 году вы поставили в Театре на Таганке свой дипломный спектакль, он стал сенсацией, а вы знаменитым.
— Мой «Мокинпотт» по Петеру Вайсу прошел сорок пять раз, для чужой постановки в любимовском театре это предельная цифра. Если бы Вайс не написал потом пьесу о Троцком, то спектакль шел бы и шел.