— Дело в том, что театроведение — не моя голубая мечта. Просто я, довольно часто бывая на спектаклях, писала какие-то заметки. И папа почему-то решил, что у меня хороший слог. Именно потому, что я росла в семье Бориса Чиркова, народного артиста СССР, видела коллег отца — Василия Меркурьева, Александра Борисова... Выходить с ними на сцену или сниматься в кино было для меня чем-то запредельным. Я в себе таланта такого уровня не чувствовала, росла человеком закрытым.
По совету папы поступила на театроведение. Смотрела на однокурсников, в числе которых был Миша Швыдкой, и видела: они с ума сходят от будущей профессии театрального критика. У меня хорошие оценки, я получаю фантастическое образование, а удовлетворения это мне не приносит. Как дело доходило до специальности, начинались мучения. Если уж что-то писать, то тогда, когда ты этого хочешь, когда что-то зацепило, а не тогда, когда нужно сдать в срок курсовую.
Сейчас играют в демократию, а раньше очень откровенно говорили про возраст: на актерский факультет брали девушек до 21 года, мне уже стукнуло 20. Это был мой шанс впрыгнуть в последний вагон. Меня неожиданно поддержала декан театроведческого факультета Татьяна Прозорова, когда я призналась, что бросаю учебу и хочу поступать на актерский. Пришла к ней:
— Простите...
Она выслушала и сказала:
— Знаешь что, попробуй, не получится — возьму документы обратно.
В тот год актеров набирали два педагога — Андрей Гончаров и Григорий Конский. Я никогда не играла в игру: сменю фамилию, чтобы не говорили, что папа помог. Во-первых, это глупо. Во-вторых, простите, когда поступали Андрей Толубеев или Андрей Миронов, неужели никто не знал, чьи это дети? Понятно, что все знали, кто я, чья я дочь. Когда дошло до зачисления, ректор ГИТИСа был абсолютно прав, сказав (мне потом передали):
— Кому, к хренам, нужна дочка Чиркова?
И тогда выступил Гончаров:
— Я ее возьму.
Конский повторил:
