Гремите, оркестры!
Козыри — крести.
Высоцкий воскресе.
Воистину воскресе.
Когда же отца не стало, Вознесенский написал стихотворение «Памяти Владимира Высоцкого», строчки из которого несколько лет были даже на мраморной табличке у отца на могиле:
Ты в черной рамке не уместишься,
Тесны тебе людские рамки.
Разве тот, кто завидовал, мог так написать? В этой строке, по-моему, Вознесенский выразил суть отношения к Высоцкому как к феномену, исключению из общепринятых правил.
Отец мог присесть где-то под кустом и за 15 минут написать такое, что потом будет петь вся страна. Да, он мог сесть и написать набело. Но вообще, за этим процессом его мало кто видел. Моя мама вспоминала, как отец порой, чтобы никого не разбудить, брал в руки гитару и тихо-тихо, только аккордами, чтобы чуть слышать звук, что-то бормотал, сочинял, потом садился и записывал. Но вообще писал он по-разному. Есть песни, которые ему очень трудно давались. Есть те, которые записывались прямо начисто. Именно так, например, он создал «Охоту на волков»: ночью во время съемок сел и написал ее сразу, практически без помарок. При этом есть песни, в которые он каждый раз вносил правки по ходу исполнения. То есть пел много лет ту или иную песню и постоянно менял в ней какие-то слова и даже смыслы. Конечно, когда у него получалось, он был доволен собой, светился, понимал, что создал «стоящую вещь». Слово «шедевр» отец просто не использовал.
— А сам он завидовал кому-нибудь?
— Трудно сказать, он был живым человеком, вполне возможно. Но это не касалось материальных вещей: у кого-то лучше машина или больше квартира. Если и была у отца зависть, то относилась она только к творчеству, к работе. Когда ты понимаешь, что многое готов и можешь сделать, а тебя игнорируют. Так было сразу после окончания института, когда в течение четырех лет он практически был безработным артистом. В Пушкинском театре, куда он пришел, ему не давали играть, товарищи пристраивали его куда-то в кино на роли смешных, обаятельных весельчаков, но в общем на нем практически все поставили крест.
— Мы долго разбирались со старожилами «Современника», показывался Высоцкий Олегу Ефремову или нет. Говорят, показывался, вся труппа смотрела. Ефремов хотел взять, но коллектив выступил резко против... Вы что-то знаете об этой истории?
— Это не то, что Ефремов его очень хотел видеть, а коллектив был против. Да, после окончания института отец показывался в нескольких театрах, в том числе и в «Современнике», где он хотел работать. Люди из этого театра его знали. И Волчек, и Кваша, и Евстигнеев были с ним знакомы, симпатизировали ему. Много лет спустя я разговаривал с Волчек. Она рассказала, что Высоцкий зря взял тогда для показа отрывок из роли Евстигнеева, которую тот играл в «Современнике». Сравнение явно было не в пользу отца, его показ оказался неудачным, и в итоге его не взяли. Он тогда стал служить в Театре Пушкина.
Ведь и Любимов в него не сразу поверил. Только после 1967 года, когда отец сыграл Галилея. Тогда же Говорухин сделал с ним «Вертикаль», и Виктор Туров взял отца вместе с его военными песнями на серьезную роль в картину «Я родом из детства». Эти люди помогли Высоцкому изменить представление о себе, просто поменяли ему амплуа. Из характерного комика, весельчака, рубахи-парня, который должен был походить на Николая Рыбникова, но быть при этом только во втором эшелоне, где таких, как он, еще пятьдесят, отец стал не просто драматическим, но трагическим актером. Его темперамент — и поэтический, и актерский — во многом состоялся, начиная с конца шестидесятых, когда он изменился, стал тем Высоцким, каким его все знают.
