Как я погубил Марчелло Мастроянни
Что касается Ульянова, он на меня произвел грандиозное впечатление еще в «Председателе». И в главной роли в фильме «Егор Булычов и другие» я представлял только его. Мощный артист. А вот эпизодическую роль Трубача я предложил отдать Смоктуновскому. Вот только когда об этом узнал Ульянов, он строго сказал: «Ты что, брат, охренел, что ли? Придет Кеша, дунет два раза в трубу, и ни меня нет, ни трудов моих». И я понял, что это очень серьезно, что добрейший, тактичнейший Председатель меня попросту зарежет. И всех зарежет, кто попробует сопротивляться: Кеши здесь не будет. Над фильмом уже работали вовсю, а я все никак не мог признаться Смоктуновскому, что он не будет сниматься. А тот, как бы предчувствуя что-то, все спрашивал, когда его наконец вызовут. Я трусливо юлил и нес какую-то чушь, что непоправимо сломалось что-то на «Мосфильме» и его эпизод мы будем снимать через три месяца в Праге. В результате и Прага накрылась, а я даже и не извинился...
Но у меня все равно была идея фикс — поработать с необыкновенно любимым Иннокентием Михайловичем. Когда я начал «Станционного смотрителя», предложил ему главную роль. Смоктуновский, улыбаясь от уха до уха, сразу согласился. Но потом нашел возможность качественно мне отомстить. Ерунда началась прямо с момента согласия. Видите ли, его не устраивали деньги, которые ему предлагали. Так что эту мечту со Смоктуновским я так и не воплотил. Хотя обычно мне везло — удавалось снимать именно тех актеров, которых я хотел.
Когда-то, посмотрев новеллу Андрея Смирнова, где снялся Бурков, я возмечтал о сотрудничестве. Начиная фильм «Предложение» (он тоже вошел в альманах «Семейное счастье». — Прим. ред.) по Чехову, я сразу заговорил о Буркове. Сделал все, чтобы его утвердили. Даже велел сшить ему смокинг, а к смокингу и жабо, как у Муслима Магомаева. И вдруг меня вызывают к генеральному директору «Мосфильма» Сурину. Что само по себе было удивительно. Ведь меня тогда вообще никто не знал: какой еще Соловьев? Да и Сурин, естественно, меня в глаза никогда не видел. Но он меня вызвал и говорит: «Вы Соловьев? Вы Чехова снимаете?» — «Да». — «Ну слушайте, Соловьев, вот такая история...» Оказывается, Мастроянни снимался в «Подсолнухах» на «Мосфильме». И ему задолжали в валюте очень большую сумму. А валюты на «Мосфильме» нет. И тогда Марчелло сказал: «Вот если бы вы мне дали сыграть Чехова, я бы бесплатно это сделал и у вас никаких денег не взял вообще».
Называется, немыслимое везение — два в одном. «Ты понял? — говорит Сурин. — Будешь снимать Мастроянни. Сделай за три дня для него перевод...» И я понимаю, что валютная история взрывной волной накроет моего Жору. Я должен буду снимать какого-то Мастроянни, на хрен он мне нужен. И я стал саботировать, причем рискуя жизнью, вместо того чтобы вцепиться в этого Мастроянни, целовать его во все места и говорить: «Если что не понравится, мы перепишем за Чехова все, как вам понравится». Тем более что, если всерьез, то Мастроянни был правда гений. Короче говоря, я все-таки замотал эту историю с переводом, сказал, что переводчик уехал, потом приехал, потом еще что-то такое случилось... Они меня дергали, дергали... Потом, видимо, сам Мастроянни сообразил, что имеет дело с киностудией «Мосфильм», здесь все будет тянуться целый век. И технично соскочил с этой истории. Таким образом я погубил мечту Мастроянни в пользу Жорика.
