Мы с Харитоновым обожали шопинг, это было наше все! Мы не были безумными шопоголиками, но под настроение могли «загулять» в магазинах. Андрюша был модник, не то слово! Причем обожал вещи красного цвета. Говорил мне: «Если видишь обувь красного цвета моего размера, сразу бери. Даже не фотографируй и не посылай мне фото, сразу покупай». Он носил и красные брюки, и красную ветровку, даже алая сумка у него была. И все это было не вычурно, а стильно, по-мужски.
Он не только сам всегда прекрасно одевался, но и всегда следил за тем, кто как одет. И молча оценивал «картину». По одежке встречал и быстро составлял психологический портрет человека — ему было понятно, что скрывается «за фасадом». Вкус у него был безупречный, тонкий. И когда он был рядом, я всегда обсуждала с ним, что надеть.
— Харитонов умер от онкологии — рак кишечника, ему было всего 59 лет. А вы знали о его проблемах со здоровьем?
— Конечно, я узнала. Но не сразу. Он же всегда был худым, да еще время от времени сидел на диетах. А еще много курил и очень-очень много пил кофе. Без него просто не мог жить. Когда я приезжала с ним на гастроли, то первое, что узнавала в отеле — есть ли здесь кофемашина, потому что Харитонов пил только такой кофе. Если аппарата нет, значит, у Андрюши сейчас будет трагедия. И я начинала ее искать. Спрашивала в отеле, где тут ближайшее кафе и есть ли там кофемашина.
А еще он был страшным сладкоежкой — как ребенок. У меня, к слову, Юра такой же: сладкое для него это все. Утром открываю баночку варенья, в обед спрашиваю:
— Юрочка, а где банка?
— Какая банка? — Он уже ее съел, с концами.
И Андрюшка был таким же сладкоежкой невероятным. От одного словосочетания «торт «Наполеон» у него загорались глаза. А при слове «мороженое» он вообще сходил с ума. При этом Андрей себя постоянно сдерживал. Не позволял себе лишнего кусочка. Я ему говорила:
— Да ладно, ты же худой.
А он:
— Я себя очень хорошо знаю. Если дам волю и буду есть сладкое сколько хочу, то через неделю у меня будет плюс десять килограммов. Я очень быстро набираю вес.
И вот однажды мы оказались с ним в одном купе СВ. Собираемся ложиться. Андрей ставит на стол два пакетика и спрашивает:
— Танька, ты крепко спишь?
— В смысле? Если ты громко храпишь, то это не страшно.
— Я не знаю, громко ли храплю, наверняка храплю. Но дело не в этом...
— А в чем?
— Я всю ночь ем конфеты.
— Как, ты же спишь?!
— А я во сне.
И действительно: он спал, но периодически из одного пакета брал конфету, разворачивал ее и отправлял себе в рот. А потом бросал фантик в другой пакетик. А сам продолжал спать! И так продолжалось всю ночь. Это шуршание фантиков вынести было невозможно, невыносимо. И утром я сказала: «Харитонов, первый и последний раз я с тобой еду в СВ! До свидания, Андрей!»
Когда болезнь Андрея уже очень сильно мучила, он еще играл с Инной Чуриковой в постановке «Аудиенция». Он давно глотал обезболивающие просто горстями, причем ему помогали определенные таблетки. Они продавались только за рубежом, и мы, его друзья, ему их привозили. Потому что знали, что он готов был застрелиться от боли. При этом Андрей никогда не жаловался на болезнь, не обсуждал детали. Он звонил мне, чтобы просто поговорить на разные темы и отвлечься от мучившего его недуга.
