Вскоре после моего зачисления в труппу Константин Аркадьевич начал ставить мюзикл «Шантеклер», в котором был задействован весь состав. Поначалу я просто рвалась на части, успевая и на репетиции, и на съемки, но в душе рос протест. Обидно было не столько за себя, сколько за актрис, проработавших в «Сатириконе» не один сезон. Они-то как раз отказывались от съемок в надежде на главные роли, и вдруг в «Шантеклер» Райкин берет на героиню актрису из другого театра. Мне это показалось верхом несправедливости по отношению к женщинам-коллегам и в общих чертах нарисовало собственное будущее...
У меня был полный съемочный день, и на танцевальную репетицию в театр я не успела. На другое утро только переступила порог, слышу: «Лютая, тебя Райкин вызывает!» По дороге к кабинету худрука встречаю Макса Аверина: «Женька, попроси прощения! Засунь свою гордость подальше — и попроси!»
Если честно, я и сама была готова к диалогу, но когда вошла в кабинет и Константин Аркадьевич, диктовавший секретарю поручения, что-то походя крикнул, мое ретивое взыграло. Ровным голосом попросила у помощницы худрука лист бумаги и написала заявление об уходе.
Пожалела ли о своем скоропалительном решении? Нет. Один из моих принципов: никогда ни о чем не жалеть. Даже когда случаются совсем негативные вещи, знаю: Небеса послали мне испытание затем, чтобы что-то поняла в другом человеке или разобралась в себе — и двигалась дальше. Я большой оптимист и всегда уверена, что в будущем меня ждет только хорошее.
Что касается ухода из «Сатирикона», то у меня нет никаких обид и тем более претензий. В репертуарном театре все подчинено жесткому порядку — иначе и быть не может. По сей день считаю Райкина великим артистом и очень профессиональным режиссером. С удовольствием с ним поработала бы.
— Мы как-то очень лихо перепрыгнули в нулевые, а между тем еще не поговорили о семье, в которой вы выросли. Фамилия Лютая досталась вам от предков-казаков?
— Нет, казаков в нашем роду не было, зато имелся дедушка-поляк Стефан Ивович. У нас есть предположение, что изначально его фамилия звучала как Лютовский, потом ее переделали на русский лад. С бабушкой, которую звали Евгения, Стефан познакомился в тюрьме. Она была заключенной, а он — начальником исправительного учреждения. Жене едва исполнилось шестнадцать, когда осталась сиротой и какие-то недобрые люди решили воспользоваться ее наивностью: подсунули бумажку, велели подписать. Что это был за документ, девочка не знала, но именно из-за него попала под суд и получила срок. В тюрьме она организовала что-то вроде самодеятельности, а поскольку сама прекрасно пела, танцевала и была невероятной красоткой, Стефан влюбился без памяти. Они начали встречаться. Вскоре деда вызвали к высокому начальству и предложили выбирать: либо остается на посту, либо продолжает отношения с заключенной. Стефан Лютый выбрал любимую женщину.
Этого деда я, к сожалению, не застала, а вот с бабушкой Евгенией Лютой мы были большими подругами. Уточнение по фамилии тут необходимо, потому что и вторую мою бабушку, маму мамы, звали Евгенией. В большой семье их различали по отчествам: Евгения Николаевна и Евгения Петровна. Мужа второй бабушки, моего деда, звали... Евгением. Когда я появилась на свет, кому-то, видимо, показалось, что Жень в роду недостаточно — пусть будет еще одна.
