Как-то «Вкус черешни» повезли в подмосковный Калининград (нынешний Королев) и там несколько дней подряд играли спектакль трижды в сутки: в двенадцать часов, в четыре и в семь.
«К вечеру Олег уже был немного не в себе — бегать как белке в колесе по одному и тому же маршруту ему было особенно невыносимо, — рассказывала мне Лена Козелькова. — Начинал нести отсебятину, в которую надо было быстро включаться — на сцене-то мы только вдвоем. А однажды вообще учудил! В середине нашего диалога вдруг бросил меня и пошел к рампе. Уселся на край сцены, спустил ноги в зал и обратился к зрителю в первом ряду: «Друг, дай зажигалочку или спички — очень хочется курить». Затянувшись, поблагодарил за огонек и вернулся ко мне доигрывать сцену. В зале, естественно, оживление, аплодисменты».
Про другую выходку Даленка рассказывал один из музыкантов — актеры в спектакле пели под «живой» аккомпанемент: «Леночка произносит текст:
— А приятель уплыл на своей яхте в Сопот и растворился там в дымке...
Дальше идет реплика Олега, но вместо той, что в пьесе, он вдруг выдает:
— Сопот, Сопот... А приятель, он что, поет?
Козелькова, устав выкручиваться из импровизаций партнера, смотрит на Даля бешеными глазами («Убью за кулисами!») и цедит сквозь зубы:
— Да нет... Он вообще какой-то странный...
— Странный, да? — тут же подхватывает Олег. — Как Кобзон?
Зрители от хохота сползли со стульев».
Часто слышу — «Даль мог стать великим клоуном». Наверное. Но он стал великим артистом, который был уникален и в драме, и в трагедии, и в фарсе. В «Двенадцатой ночи» Шекспира, которую в «Современнике» поставил английский режиссер Питер Джеймс, Олег феерично играл сэра Эндрю Эгьючика. После премьеры Питер сказал Табакову, который в ту пору был у нас директором: «Какие вы все-таки бесхозяйственные! Да из вашей труппы можно пять сделать! А этого, — Джеймс показал на Даля, — я взял бы в любой театр мира на любую роль. Он — не явление, а вселенная!»
Олег очень поддавался настроению — только вчера травил анекдоты, хохотал, пел, а сегодня вдруг погружался в беспросветную тьму. В добром расположении духа был ужасно смешлив: любая оговорка или гримаса партнера — и он, согнувшись пополам, уползал со сцены. Ефремов даже выпустил приказ: «Кто рассмешит Даля, получит строгий выговор».
В середине семидесятых Олег в очередной раз ушел из «Современника» и на роль Эгьючика ввели Райкина. Костя играл в «Двенадцатой ночи» чуть ли не полгода (играл здорово, хотя и совершенно по-другому, чем предшественник), когда на репетиции сломал ногу. Спектакль не отменили, и я, направляясь в театр (в шекспировской пьесе мне достался сэр Тоби Белч), мучился вопросом: кто же будет Эгьючиком? Вдруг вижу: впереди маячит знакомая фигура — Даленок!
