Я не посвящала Армена в эти бабские разборки. Не надо мужчине все это знать, пусть искусством занимается. А он от мамы получал информацию, в основном негативную. Ну не любила она меня....
Моя мама наезжала к нам из Риги. Она сразу же бросалась хозяйничать по дому: стирала, убирала, готовила. В квартире нас заедали клопы, она с ними сражалась. Лепила настоящие сибирские пельмени. Никогда не записывала рецепты, все готовила на глаз. Вкалывала не потому что ее эксплуатировали, а потому что нас любила. Мама была с крутым сибирским характером, живая, громкоголосая, любила смеяться, в нашу семью с советами не лезла. Она знала свое место: это дом зятя, Елена Васильевна его мать. А ее тещино дело — стирать и клопов выводить. Его мама в кои-то веки постирает сыну рубашку, вечером сложит как новую и несет ему: «Армен-джан, я тебе рубашку постирала». Обязательно сделает из этого грандиозное событие.
Моя мама никогда не жаловалась. Вдруг замечаю, расстроена чем-то. Спрашиваю: «Мам, что случилось?» Оказывается, она купила матрас и собиралась забрать его в Ригу. Привезла из магазина на такси и закинула на антресоли. Прошло время. Мама собирается в дорогу, полезла за матрасом на антресоли. А мама Армена спрашивает:
— Что вы там ищете, Анна Степановна?
— Я хочу матрас вытащить.
Елена Васильевна этого не разрешила. Тут вернулся Армен и вместо того чтобы разобраться, сказал:
— Не трогайте.
Меня так поразила эта история! Сижу переживаю, а надо было ему сказать: «Армен, мама купила матрас на свои деньги!» Но опять промолчала, и она уехала в Ригу без своего матраса. Сейчас думаю: «Как же я могла за нее не заступиться?» Маму так обидели, а я промолчала! Мне не хотелось склоки. А потом этот матрас спустя время нашли на крыше дома — грязный, прожженный сигаретами. Лена выволокла его туда и на нем загорала...
Ну почему я все время его слушалась, ходила как под гипнозом?! Идем поздно домой. В подворотне в луже крови лежит человек, просит помощи. Я инстинктивно к нему бросилась, Армен силой затолкал меня в подъезд. Едем в лифте молча. Я сразу ушла в спальню, он на кухне поставил чайник. Потом заходит. Ему очень трудно было сказать, что он неправ. Буркнул: «Ну если хочешь, позвони в милицию». Миллион мелких вещей, после которых я могла бы задать себе вопрос: «Он и со мной так может поступить?» Звоночки, звоночки...
Конечно, мне кажется, что Армен мог бы больше уделять внимания детям. Были вещи, которые ему и не надо было говорить. Лена выросла, повзрослела, пошли гулянки, девочка стала где-то пропадать. Она нуждалась не только в заботе, но и в серьезном лечении. Ею надо было заниматься, а не отдавать в руки сердобольной бабушки.
Как-то мы были с Арменом на съемках. Я заметила, что Лена стала курить. Решила сказать ему об этом в перерыве:
— Ты знаешь, Лена курит.
Он молчит. Я подумала, что не расслышал. И повторила погромче, ведь я не просто ему весть принесла, а забила тревогу: надо что-то делать! А он взорвался:
