В трехкомнатной квартире на третьем этаже на углу Герцена и Огарева раньше жил Никита Подгорный. Он переезжал в новую, а эту отдали нам. Удивительное совпадение: в спектакле «Варшавская мелодия» Витек, которого играл Саша, назначал моей Геле свидание именно на углу Герцена и Огарева...
Муж уехал в Москву раньше — приводить жилье в порядок. Ему помогал Евгений Лебедев из БДТ. Днем они снимались в одной картине, а вечером занимались ремонтом. Вернее отмечали его этапы. Поклеили обои — распили бутылочку, покрасили окно — снова праздник. Спали «работяги» на раскладушках.
Вскоре за семьей — моей мамой, которая жила с нами после смерти папы, мной и маленькой Оксанкой — приехал Саша. На вокзале нас провожал весь театр. Мы фотографировались на память, плакали, обнимались...
Мама обожала зятя, она умерла со словами «Сынок, Саша...», а ведь у нее нас, дочек, было пять. Откуда бы мы ни приходили — из Дома актера, из Дома кино — Саша допоздна сидел с мамой на кухне, и они беседовали. А я всегда бухалась спать, страшно возбужденная от общения, от того, что всем хочу успеть объясниться в любви.
Мы постепенно обустраивались на новом месте. На одной площадке с нами жили дивные соседи: Владимир Викторович Орлов и его жена Лилечка. Он был писателем, автором знаменитого «Альтиста Данилова», а она — редактором журнала «Работница». Мы подружились, они ввели нас в круг своих друзей. И какой! Андрей Битов, Юра Рост, Миша Жванецкий... Часто мы во главе с Виталием Соломиным заваливались к Орловым прямо в театральных костюмах и устраивали «маскарады». Саша с Володей были завсегдатаями знаменитой пивной «Яма» на Пушкинской, где кроме чахлых вареных креветок встречалась и красная икра. Пиво продавалось в автоматах. В «Яму» стояла очередь в полкилометра, но Сашу всегда пропускали вперед. Его узнавали после роли Рокоссовского, однажды кто-то в очереди даже крикнул: «Кружку маршалу!»
В Москву из Крыма привезли с собой две огромные коробки из-под телевизора «Рубин», битком набитые дефицитными книгами. Когда бывало туго с деньгами, относили их в букинистический. Я притащила в столицу гигантскую хрустальную гэдээровскую вазу и большое керамическое блюдо. Саша, стоя на столе, вкручивал лампочку, вдруг зашатался, наступил на край блюда, и оно с грохотом разбилось. Он безумно огорчился, а я сказала: «На счастье!»
Муж с удовольствием мыл посуду, хотя получалось это у него плохо. Но я никогда не делала ему замечаний, возвращаюсь домой и хвалю: «Ой, как у нас светло стало на кухне! Это ты помыл посуду?» Саше это безумно нравилось, и он с большим рвением брался за домашнюю работу. А я потом тихо перемывала тарелки...
