Мы специально съездили к Василию Меркурьеву на дачу: он был женат на дочери Всеволода Мейерхольда Ирине. Владислав Игнатьевич сказал: «Я ни о чем не прошу. Но если в Марине есть хоть крупица таланта, помогите ей показаться». Способностей обнаружено не было, и Марина закатила чудовищный скандал. Дескать, все своих детей пристраивают, только Стржельчик не захотел. Спустя время позвонила Ольга:
— Ты помочь отказался, а наша дочь поступила в музыкальное училище на вокальное отделение.
— Поздравляю. Рад, что у Марины есть голос и слух. Но при чем тут драматические способности?
Марина звонила, только когда ей было что-нибудь нужно. Как проблема утрясется, опять пропадала. Владик договорился, чтобы ее приняли на музыкальный конкурс, который проходил в Сочи. Она даже заняла призовое место, кажется, начала выступать на эстраде.
После смерти Ольги Владислав Игнатьевич стал уделять дочери больше внимания, помог деньгами, когда она захотела купить дачу. Если ездил в Москву, Марина иногда заходила к отцу в гостиницу. Но особого стремления к общению он не выказывал. Так, в заграничных поездках у Владика даже мысли не возникало купить дочери подарок. Я напоминала, а муж отвечал: «Тебе надо — купи. Я не против». Я покупала, он дарил.
Когда Владик заболел, Марина один раз приезжала в больницу, конечно, была и на похоронах. Я решила передать ей что-нибудь в память об отце, выбрала золотые крестик и медальончик с его знаком зодиака — Водолеем. Останавливалась она у меня. Когда объявила, что уезжает, я спросила:
— Не хочешь побыть подольше?
— Нет, спасибо, у меня дела.
А на следующий день мне позвонили из нотариальной конторы. Оказывается, Марина не в Москву уехала, а поспешила оформить заявление о праве на наследство. Вот только завещание Владислав Игнатьевич составил еще в 1974 году. Я тогда смеялась — настолько диким показалось это его желание. Владик ответил: «Я знаю, что делаю. Давно живу».
Когда огласили, что все имущество завещано мне, Марина заявила: «Это папе подсунули на подпись! Он был уже недееспособным!»
Услышав про семьдесят четвертый год, она только рот открыла от изумления.
