Мама была в ужасе, ее отпаивали валерьянкой. Когда меня утвердили, Андрон сказал, что придется... худеть:
— Щеки у тебя со спины видны.
— Что?! Я в балетном училище считалась слишком худой!
— Ну, не знаю. На крупных планах лицо в кадр не помещается.
Я так обиделась!
После этого помчались с мамой в Алма-Ату к главному балетмейстеру национального оперного театра — отпрашиваться на съемки. «Деточка, — сказал он, — сейчас лето, все на гастролях, так что снимайся, подзаработай денег. Тебе ведь положили оклад пятьдесят пять рублей!» В типовой договор со студией по моему настоянию внесли два дополнительных пункта: артистка Аринбасарова не будет сниматься обнаженной (в сценарии присутствовала так называемая сцена омовения) и с ней ежедневно должен заниматься балетным классом профессиональный педагог.
С этим документом был связан довольно забавный эпизод. Андрон сказал:
— Подъезжай в гостиницу «Украина» к директору фильма. Там все и подпишешь.
— Нет! Куда угодно, только не в гостиницу! — закричала я.
Дело в том, что директор нашего интерната Серафима Владимировна Старостина говорила: «Наташенька, порядочная девушка не должна ходить по ресторанам и гостиницам. Если мужчина туда приглашает, он обязательно потребует «расплаты».
Симе Владимировне я верила безоговорочно и «притонов разврата» боялась как огня. Однажды шли с Андроном по улице Горького, разговаривали о сценарии. День выдался холодный, мы страшно замерзли. Кончаловский предложил:
— Давай зайдем в кафе, погреемся.
Я отскочила от него словно ошпаренная:
— Нет! Никаких кафе!
Он надо мной смеялся: «Как ты ухитрилась окончить самое развратное учебное заведение в СССР и остаться такой дикой?» Не знаю, почему у него сложилось подобное мнение о Хореографическом училище при Большом театре. Но я действительно была очень наивной. До встречи с Кончаловским ни в кого не влюблялась — даже платонически.
Андрон стал моей первой любовью...
Меня очень строго воспитывали — и в интернате, и дома. Папа был военным, полковником. Мама не работала, занималась хозяйством и детьми. Нас было пятеро: две сестры и три брата — мал мала меньше, а условия практически казарменные. Жили в военных городках, пользовались казенной мебелью и посудой. Отца перебрасывали с места на место, и семья путешествовала вместе с ним. Наконец мы осели в Алма-Ате, но я в одиннадцать лет поступила в Хореографическое училище при Большом театре и уехала в Москву. С детства мечтала о балете.
Родители нас не баловали. Мне и младшей сестре Тане шили по два платья в год: одно «летнее», другое «зимнее».
Дело было не в отсутствии средств — в традициях. Когда я вышла за Андрона, его мама Наталия Петровна, выросшая в несравненно лучших условиях, рассказывала, что у них платья тоже шили или покупали два раза в год. Люди не были так зациклены на тряпках, как сейчас. Но я забегаю вперед...
Сначала съемочная группа базировалась во Фрунзе. Я жила в гостинице «Тянь-Шань», а Кончаловский — в общежитии при местной киностудии. В «Тянь-Шане» был единственный приличный ресторан в городе. Андрон вечерами приезжал туда поужинать и всегда просил меня спуститься. Есть не разрешал, говорил, что и так пухну на глазах. Я сидела на жесткой диете, а на ужин приходила только для того, чтобы составить ему компанию. Иногда, в качестве великой милости, он заказывал блюдечко нашинкованной капусты без масла, и я весь вечер жевала этот «силос».
