Галкина и в Афганистан служить из-за этой травмы не пустили, а он просился. С тех пор при усиленных нагрузках или если погода менялась — у Влада тут же начинала болеть голова. Он жаловался: «Башка просто кипит».
А после суда ситуация обострилась. Его в больницах подлечивали, физически становилось немного лучше, а в душе — все те же разлад и самоедство: Влад же актер, ему надо чувствовать себя героем, борцом за порядок и справедливость, а на него навесили ярлык алкаша и беспредельщика. И он, если честно, просто потерялся. Одно дело самому с собой разобраться. Начать жизнь с чистого листа при упертом характере Владика было вполне реально, но бороться со всем светом он не смог, страшно устал. Все было не в его пользу: болячки, алкоголь под рукой, у близких постоянно быть рядом не получалось.
У каждого закаленного стекла есть предельная величина напряжения, даже бронированное бьется, что говорить о живом человеке?!
Мы с Игорем Костенко, еще одним другом Влада, старались хоть как-то ему помочь: перед уходом домой, выставляли мензурки с таблетками, стикеры к ним приклеивали, когда что пить. Если я видел, что Владику совсем плохо, ставил капельницу и сидел рядом без света, чтобы не беспокоить, только периодически по зеркальцу проверял: дышит — не дышит?
Мама не приходила, не могла. Она незадолго до этого перенесла очередную операцию. Но звонила каждый день, они общались. Папа, для Владика очень значимый человек, приезжал нечасто. А по-моему, должен был подойти к сыну, встряхнуть его и сказать: «Слушай, ну-ка давай соберись с духом, иди работать».
Или другим способом помочь — посидеть рядом, за руку подержать, в макушку поцеловать, как маленького. Не знаю...
Влад вспоминал, как в двенадцать лет пошел с отцом в кинотеатр смотреть фильм «Этот негодяй Сидоров», где у Галкина-младшего была главная роль. Борис Сергеевич сказал, что увидел на экране профессионального артиста, который точно понимает, что делает. После его слов сын чуть не взлетел. Всю свою жизнь он хранил в себе возникшее тогда ощущение счастья.
Вот это и нужно было Владу: внимание от самых близких людей, а не от того, кто миску на стол поставит. Это он и от меня получал.
— Владик, чего хочешь?
— Да не надо мне твоих разносолов, макарон свари.
Хочу и не могу помочь, потому что не слышу его, я — просто друг. Влада надо было не умом, а сердцем понять, в душу заглянуть. Тепла и уюта, о которых крепкие мужики не просят, но в которых нуждаются, вот этого не хватило. Думаю, Влад не открылся отцу в полной мере, не вывернул душу. А тот, видимо, не догадался, не почувствовал, насколько сыну плохо.
Безусловно, мы все виноваты: чего-то недодали ему, не вытащили. Значит, и я не смог прыгнуть выше головы и тоже не прав. Мне кажется, Влад ушел от нас, не получив той любви, что заслуживал.
Когда произошло самое страшное, Игорь первым забеспокоился: — Влад с утра к телефону не подходит, отец тоже ему не дозвонился.
Я приехал, стучал в дверь — тишина. Будем вскрывать.
— Ты уверен?
— Понимаешь, дверь закрыта изнутри. А если ему плохо? Сердце остановится — все, конец. Приезжай, квартиру ты снимал, без тебя открывать нельзя — незаконно.
— А родители где?
— В Питере.
Вызвали уполномоченных, они взломали замок...
Влад был мертв. Он лежал на кровати. На столе стоял томатный сок, я привез упаковку в четверг вечером для себя, Владик никогда его не пил. Нашли подсунутую под дверь короткую записку от Насти: «Позвони».
Все на своих местах, никаких следов присутствия посторонних, на полу немного крови.
Потом пошли слухи, что Влада убили из-за денег, которые он снял дня за три-четыре до смерти. Деньги действительно были, но Влад никогда их дома не хранил, сразу пускал в дело. Он ведь расселил коммуналку в центре и начал делать бешеный ремонт. Борис Сергеевич верил, что на сына напали, и я сначала тоже, но потом разобрался в ситуации и пришел к другому выводу.
С медицинской точки зрения его смерть объясняется просто: криз панкреатита. Как следствие — повышение давления, сосуды полопались. Влад лежал ничком, в естественной позе, видно было, что сам упал. Никто его не толкал, не бил. А случайно убить, уронить — ну, ребята, его нельзя было случайно уронить!
