И это при условии, что актеры Театра Комиссаржевской были как семья. После спектакля «Время любить», в котором Алиса Бруновна Фрейндлих сыграла папину дочку, отца стали называть папа Ваня.
Дядя Коля, навещая папу, приносил в бутылке из-под лимонада пиво. Врач сказал: пусть пьет что хочет и сколько хочет. Но папа не пил. Для меня это был последний страшный сигнал. Помню, я достал бутылку коньяка, принес в больницу, надеясь как на живую воду. Раньше он мог зараз опустошить ее, еще и мало было. А тут выпил одну рюмочку, а вторую отставил... Уже предчувствуя уход, папа говорил: «Мишка, когда меня не станет, будешь главой семьи...»
Потом его стали навещать во сне умершие. То мать позовет, то отец... Я успел с папой проститься, зашел перед спектаклем, и он поцеловал меня. А в антракте позвонила мама и сказала: «Отец приказал долго жить». «Люди и страсти» я доиграл с трудом. Отца тоже в свое время настигло горе, когда он был на сцене. В антракте стал замечать, что коллеги как-то странно на него смотрят.
— Что-то случилось? — спрашивал он.
— Нет, все нормально!
А после спектакля сказали, что его мамы больше нет...
Соседи по палате говорили мне, что Сергей Александрович написал предсмертное письмо и положил в тумбочку. Но едва он умер, уборщицы выкинули все, что там было, — продукты, вещи. Я обошел все окрестные помойки, но письма так и не отыскал...
Без отца стало пусто. Какими бы мы ни казались опытными, матерыми мужиками, наши отцы были более... настоящие, что ли. А мы с червоточинкой, словно второсортные. Их принципы остались незыблемыми, а мы то и дело соглашаемся на компромисс, объясняя себе: мол, это бизнес, все так поступают. Наши отцы совестливо относились к делу, брались за любую работу, чтобы принести деньги в семью, но не признавали халтуры. Ведь за плечами осталась война, как после этого изменять принципам? А нам, боюсь, уже никогда не отмыться от сделанного и сыгранного...
