На женихе был специально пошитый светло-серый костюм, на невесте — длинное сиреневое платье (Ляля потом разрезала его на две части, получились короткая юбка и жилеточка, очень ей все это шло). Расселись за столы, и актер Валентин Абрамов взял слово: «Их любовь мы взрастили в Краснодаре!
На наших глазах зарождалось это высокое чувство!» Мои родители вообще не в теме, сидят, спокойно слушают. А Лялины переглядываются, не могут понять, о каком Краснодаре идет речь. Я к Лене: «Успокой родителей». Она строго: «Мама, папа, уже поздно выяснять, Гурзуфа не было, был Краснодар. Все, проехали».
Первую брачную ночь провели вшестером в крошечной комнатке: я с молодой женой, моя сестра Таня с мужем и наша с ней двоюродная сестра с супругом, плюс гора подарков. Накануне друзья разболтали секрет: «Мы решили сброситься и купить вам магнитофон». Стали искать, вскрыли все коробки — не нашли.
На следующее утро прямиком к ребятам: — Горе мне, горе!
Потерял в ЦДРИ магнитофон!
— А! Забыли тебе сказать: мы подумали — на кой черт он вам нужен? — и купили комплекты постельного белья.
Я был в отчаянии: лишиться такого подарка ради нескольких простыней! Так и началась наша семейная жизнь — без магнитофона, что, впрочем, ее ничуть не испортило.
У Ленки была идея фикс: она хотела, чтобы я хоть немного прибавил в весе. Варила обед, накладывала полную тарелку и заставляла есть. Чуть не по часу сидел за столом. Это было пыткой. Однажды пожаловался теще:
— Кира Петровна, ваша дочь меня замучила.
Она сочувственно: — Юрочка, как я тебя понимаю, — и тут же радостно: — Так возвращай ее нам!
— Нет уж, дудки.
Не могу, Кира Петровна, вас жалко.
Конечно, у нас с Лялей были прекрасные соседи по общежитию, но мы мечтали о собственной квартире. Встал в очередь в театре, хотя было понятно, что ордера дождемся только лет через десять-пятнадцать.
Я в то время уже был ведущим в еженедельной телевизионной музыкальной передаче «Утренняя почта». Делали ее увлеченные молодые и талантливые редакторы Наташа Высоцкая и Марта Магилевская, обе с консерваторским образованием. В программе были ирония и самоирония, можно было хохмить, стебаться. Неудивительно, что «Утренняя почта» быстро стала одной из самых популярных передач, столы были завалены горами конвертов и открыток.
Первое время честно читали письма, а потом перестали, не было смысла: если выполнять просьбы зрителей, каждую субботу звучали бы только Пугачева, Антонов, Кобзон и Ротару.
Очень сильно мы страдали от цензуры — глупой, бездарной. Любая современная музыка из капстраны рассматривалась как идеологическая диверсия. «Пробить» удавалось только певцов из стран соцлагеря — Джордже Марьяновича, Карела Готта. Первый отдел видел крамолу там, где мы и помыслить ее не могли. На худсовете всерьез задавались вопросом: «Имеет ли право Юрий Николаев появляться перед миллионами телезрителей в джинсах и свитерочке, сидя, положив ногу на ногу? Что за неуважение к советским людям?» Два часа обсуждали длину моих волос, все решали: могут быть уши прикрытыми или нет?
Новый этап жизни начался с телефонного звонка из отдела дикторов: «Юрий Александрович, приглашаем вас на прослушивание». Я был горд, что меня заметил сам Игорь Леонидович Кириллов, руководивший дикторским отделом, но не более того. У меня уже было все, о чем можно мечтать: работа в театре, съемки в кино, «Утренняя почта». И все же пошел — было интересно, справлюсь или нет. В результате Кириллов одобрил мою кандидатуру и спросил: «Как вы смотрите на переход из театра в отдел дикторов на постоянную работу с окладом в сто пятьдесят рублей?»
Пришел домой, поделился новостью с Леной, с ребятами в театре. Мнения разделились. Одни говорят: «Да на фиг это нужно? У тебя большая роль в пьесе Михаила Шатрова». Другие советуют: «Иди на ТВ, там перспективы». Я не умею хладнокровно анализировать и в случае, когда надо принять важное решение, полагаюсь на интуицию, а тут — полный ступор.
