К окончанию рейса изрядная часть средства для розжига перекочевала в наши крепкие молодые организмы. В аэропорту Калининграда артистов из Питера встречали с помпой. Машины подогнали прямо к самолету, полтора десятка военных стояли на поле чуть ли не навытяжку. Первыми на трап ступили я и Пореченков. Михаил Евгеньевич тут же поскользнулся, схватился за меня — и мы кубарем полетели вниз. Через пару секунд на нас один за другим попадали Костя Хабенский, Миша Трухин и Сережа Евсеев. Спускаясь по трапу, парни изо всех сил старались держать равновесие, а потому смотрели только вперед, а не под ноги...
С трудом погрузились в машины и через полчаса были доставлены в плавучую гостиницу «Ганза». Наутро, когда проспавшиеся постояльцы явились к завтраку, охранники отеля поведали: «Уже несколько недель — скучища смертная.
Народу в гостинице — никого. И вдруг заваливается крепко выпившая толпа, этого вот, — секьюрити ткнул пальцем в Пореченкова, — двое на себе несут. Ну, думаем, наконец-то будет интересно! Весело будет!»
Скучать ребятам мы и впрямь не давали. Особенно в этом преуспел Сережа Евсеев. Сидим раз за завтраком, и Серега говорит:
— Слава богу, эта ночь спокойно прошла. Вчера как приехал со спектакля, выпил чуть-чуть и сразу лег спать.
В этот момент один из охранников, проходя мимо нашего стола, ставит перед Евсеевым зажигалку.
— О, моя зажигалочка! — обрадованно восклицает Серега.
— А я думал, потерял!
— Нет, не потеряли, — спокойно, даже приветливо сообщает секьюрити. — Вы с ней вчера по нижней палубе ползали — пытались поджечь корабль.
Куролесили мы, конечно, изрядно, тем не менее каждый спектакль играли с полной отдачей. Это оценил даже не склонный к комплиментам Игорь Верник, член жюри фестиваля. После показа «Времени Высоцкого» Игорь Эмильевич сказал что-то вроде: «Не знаю, право, искусство ли это... Такое впечатление, что на сцену выпустили сумасшедших, но у этих сумасшедших такая бешеная энергетика, что публику еще несколько часов после спектакля колбасит...»
Позже на другой театральный фестиваль, который проходил в Керчи и назывался «Боспорские агоны» (туда возили постановки по пьесам античных авторов), мы поехали со спектаклем «Калигула».
Труппа получила Гран-при, вместе с ним — две античные амфоры под старину, а лично я — еще и золотые... стринги. Не от жюри, конечно, а от друзей-коллег. Подарком на мой день рождения Пореченков и Хабенский запаслись еще в Питере.
Накануне торжества, четвертого июля, Михаил Евгеньевич отправился на кухню ресторана при отеле, где мы жили.
— У нас тут именины намечаются. Хотелось бы мальчиков чем-нибудь вкусненьким покормить.
— Чего именно желаете?
— Желаем шашлыков.
На другой день, груженные бутылками с домашним вином и ведром с маринованным мясом, мы отправились на бережок, расположились, развели костер. Тут Миша с Костей и достали сверточек.
— Мы долго ломали головы над тем, что тебе подарить... — начал Хабенский.
— ...И наконец в эти головы пришла светлая идея, — подхватил Пореченков. — Здесь то, о чем ты мечтал всю свою сознательную жизнь и чего тебе катастрофически не хватало.
Разворачиваю бумагу, а внутри — какая-то золотая ленточка-полосочка. Кручу так и эдак: да это же стриптизерские трусы!
— Большое спасибо, — бормочу слегка ошалевший. — Вы настоящие друзья, — и пытаюсь завернуть подарок обратно в бумагу.
— Э-э, нет!
