И я «добилась» своего: еще не окончив училище, надорвала желудок. Гастроэнтерологу надоело «латать» меня урывками, она уговорила лечь в больницу на обследование. Так как формально показаний к госпитализации не было, пришлось пойти на ухищрение: докторша выписала направление с диагнозом «дизентерия». Дескать, когда положат в больницу, ты объяснишь, что на самом деле беспокоит. Не выгонят же врачи на улицу.
Так я оказалась запертой в инфекционном отделении. В палате лежали такие же «хитрюги». Не только к нам никого не впускали, но и нас из палаты не выпускали: в коридоре легко можно было подхватить заразную палочку.
И вот лежу, скучаю, а анализов почему-то не делают.
Меня уже время поджимает: разобраться со здоровьем было необходимо до середины мая, когда наш четвертый курс начинал играть дипломные спектакли. Прошу врачей:
— Выпишите меня!
А они в ответ:
— Не торопись, деточка, — но обследование все не начинают. И тогда в моей голове созрел план «побега».
Со мной в палате лежала продавщица молочного отдела по имени Лида. Как-то она выглядывает в щелочку в коридор: «Анька, иди сюда быстрее. Глянь, какая спина!» Смотрю — здоровенный парень моет шваброй пол.
В стройотрядовских штанах, халат лихо завязан на талии. Когда он дошел до нашей палаты, я высунулась:
— Молодой человек, скажите, пожалуйста: вы пьете?
Он смутился:
— Ну, как вам сказать...
— У меня проблема, — продолжаю решительно, — дело в том, что мне позарез нужна бутылка вина. Купите, пожалуйста. Выйду из больницы — тут же верну деньги, честное слово.
От такой наглости парень, конечно, обалдел. Как потом признался, даже специально интересовался, кто такая эта странная Фроловцева. Артистка? Ну, тогда понятно: они все с завихрениями.
На самом деле моя просьба была частью хитроумного плана. За несколько дней до этого из мужского отделения выгнали дядьку — за нарушение режима. Он напился и буянил. Решила, что сделаю все возможное, чтобы меня тоже из больницы выставили.
Приносит парень бутылку. Я уже знала, что он просто подрабатывает санитаром, а вообще-то — студент мединститута. Зовут Юрой. Мы бутылку тут же открыли, я чуть-чуть выпила — для запаха — и давай «безобразничать». Дело было поздним вечером, все спят, а я песни ору. Но ничего не получилось! Медсестры меня любили и смелую выходку покрыли. Никто из врачей о «пьяном дебоше» так и не узнал.
В конце концов меня обследовали, нашли эрозийный гастрит и выписали.
Но я ведь обещала отдать санитару деньги! Он отнекивался, я настаивала на своем. Встречаемся у метро «Динамо». Юрка пришел красавцем — в розовой рубашке, серых брюках в полосочку. Я ему:
— Вот ваши деньги.
— Да прекратите, — отвечает Юра, — все равно не возьму.
Я еще повыкаблучивалась для приличия, а потом мы пошли гулять на Тимирязевские пруды.
До Юры я ни с кем не встречалась, хотя поклонников хватало. Потому что в Щепкинском училище при Малом театре училась, что называется, в охотку. Малый театр — в первую очередь Островский, а я уже понимала, что это мой драматург. И типажом, и характерностью я как будто вышла из его пьес.