— и готов крутить это мочилово всю ночь до утра.
Все это разбрасывало нас по разным углам. Но мы никогда не умели долго находиться в состоянии ссоры, таинственная сила бросала нас снова и снова в объятия друг друга. Но! — ровно до тех пор, пока один из нас не откроет рот. И вот однажды зимним вечером, в очередной момент гробовой тишины перемирия услышала:
— Я ухожу.
Я даже не сразу поняла:
— Куда?
— Я совсем ухожу.
Абсолютно спокойным металлическим тоном, от которого мурашки поползли по коже, Антон отчеканил что-то вроде того, что так больше продолжаться не может, что он мне не пара, что он не альфонс.
У меня — шок.
Я тогда действительно очень много зарабатывала со своей группой. Мы ездили по корпоративам, свадьбам и бар-мицвам к разным богатым евреям — они очень любили мой голос и платили высокие гонорары. Антон же в «Метро» зарабатывал двести долларов и тут же отдавал их за квартиру. Когда цену подняли, он метался, занимал, чтобы только не брать у меня, чтобы оправдаться в собственных глазах, что хоть жилье оплачивает. Я все это потом узнала. Он переживал страшно, ходил на кастинги, по студиям, режиссерам: возьмите, возьмите. Все хором резюмировали: немедийное лицо. Понятно, что он выпивал, фактически выходило, что пьянки-гулянки постоянно.
— Антон, ты понимаешь, что ни одного дня не бываешь трезвым?
— А что такого, мы там со всеми...
И вдруг без ора, без истерики, без нервов вскрылся такой нарыв! Я просто онемела, вдруг дошло, как Антон страдает — ведь он же обещал, что у меня будет все! А Макарский из тех мужчин, которые отвечают за свои слова, выполняют обещанное. Меня так резанула его боль, что я разревелась, не зная, чем помочь, и выскочила из дома. Он — за мной, догнал, остановил. Это была одна из тех картинок, которые фотографируются памятью на всю жизнь. Я обернулась: мы стоим на мосту, падает снег и его лицо — в желтом свете фонарей. Мне уже хорошо знакомо это сияние! И голос внутри шепчет, что если сейчас дать ему уйти, его ждет незавидная судьба. А следом мне буквально показали его будущее, я увидела никому не нужного, одинокого, спившегося человека, он прямо на моих глазах резко постарел, какие-то тени легли на лицо.
Я затараторила, повторяя и повторяя одно и то же: «Антоша, если ты сейчас уйдешь, ты испортишь свою жизнь, ты будешь несчастен, нельзя, нельзя этого делать». Я совершенно точно знаю, что уговаривала его не ради себя, спинным мозгом почувствовав последствия — испугалась за него, а он — за меня: «Ты была в таком состоянии, я подумал, что отведу тебя домой, потом все равно уйду». Довел, уложил спать... и лег рядом.
Все вернулось на круги своя, проблемы с работой у Антона не решаются. У нас постоянно тусовка собирается, стол накрывается за счет его бабы, то есть я даю деньги, чтобы он пошел купил водки. Может, кому-то это и нравится, кто-то может с этим мириться, но только не Макарский, ему это всякий раз как серпом по одному месту.
Антон буквально съедал себя! Иногда закусывая мною. И он ушел. Плотно закрыв за собой дверь. На этот раз я не сумела удержать его.
Я перестала есть и спать. «Зачем держать человека?» — уговаривала себя. Промучилась неделю и позвонила. Поняла, что Антон смертельно пьян. Он отключил мобильник. Я бросилась его искать. Села на телефон, обзвонила всех, нашла и легко вернула в дом — он не оказал сопротивления, просто не мог, был в совершенно невменяемом состоянии. Не подумайте, что я его, как краснокрестовская волонтерка, тащила на себе. Макарский, даже когда, напившись, ничего не соображает, все равно продолжает бегать как тот петух с отрубленной головой. Просто он уже был в шапке, примета такая: если Антон надел шапку, значит, допился до чертиков, до бессознательного состояния.
Судьба испытывала Макарского, еще три года он оставался практически безработным.
Я отбивала нападения подруг: «Ну, поигралась и хватит, зачем ты портишь свою жизнь из-за этого нищего актера?!» Самое обидное — то же я слышала и от своей учительницы, которая была для меня архиважным человеком, она просто ненавидела Антона: «Ты можешь стать звездой мировой величины, а этот провинциальный еврей все погубит». Я терпела, но когда они стали говорить то же Антону — что ж, ликвидировала и любимую учительницу, и всех подруг.
Сказав, что недостоин такой женщины, как я, он ушел в третий раз. Мне было очень плохо без него, хотя безумно все надоело, постоянные скандалы и выяснения отношений из-за глобального несходства во всем.
Но было что-то выше моего человеческого разумения, что руководило нами, это совершенно точно. Иначе не были бы вместе. В этот раз мы жили, если это можно так назвать, порознь две недели, бесконечные и изматывающие. «Пусть уходит, — думала я, — на помойке, что ли, я себя нашла, гоняться за ним».
Мы встретились в доме у Любови Полищук, на дне рождения Леши Макарова. Я, честно говоря, не знала, что он пригласит и Антона, подумала: заеду, поздравлю и уйду. Меня совершенно потрясло, как замечательно выглядела Любовь: красивая, молодая, как Лешина подружка, не как мама. И как ужасно выглядел Антон! Вернее сказать, это был не Макарский, а какое-то жуткое, несчастное существо, которое тупо бухало!
