Наверное, секрет в том, что Алексей Максимович сохранял строгий рабочий ритм. Ложился он около двух часов ночи (обычно проводил с гостями вечерние часы), но все равно потом вставал в восемь утра. Именно на Капри написаны «Жизнь Матвея Кожемякина», «Исповедь», «Лето», «Городок Окуров», «Жизнь ненужного человека», «Рождение человека», «Сказки об Италии», пьеса «Васса Железнова» и многое другое... Если и были свободные часы у писателя, то он предпочитал их проводить активно. Например, он много ходил пешком. А гостей так настойчиво зазывал, потому что ему казалось, что они здесь подлечатся, окрепнут на прекрасной природе, ободрятся духом. Что в общем со всеми и происходило. Только один человек не прижился у Горького на Капри — писатель Леонид Андреев.
Горький давно общался с Андреевым, дружил с ним и хотел помочь ему в трудной ситуации. Вот какие воспоминания оставил сам Горький об их встрече на Капри, называя первую жену писателя, Александру Велигорскую, установившимся в их компании прозвищем «дама Шура». «Андреев приехал на Капри, похоронив «даму Шуру» в Берлине, — она умерла от послеродовой горячки. Смерть умного и доброго друга очень тяжело отразилась на психике Леонида. Все его мысли и речи сосредоточенно вращались вокруг воспоминаний о бессмысленной гибели «дамы Шуры»... Одетый в какую-то черную бархатную куртку, он даже и внешне казался измятым, раздавленным. Его мысли и речи были жутко сосредоточены на вопросе смерти. Случилось так, что он поселился на вилле Карачиолло, принадлежавшей вдове художника, потомка маркиза Карачиолло, сторонника французской партии, казненного Фердинандом Бомбой. В темных комнатах этой виллы было сыро и мрачно, на стенах висели незаконченные грязноватые картины, напоминая о пятнах плесени. В одной из комнат был большой закопченный камин, а перед окнами ее, затеняя их, густо разросся кустарник; в стекла со стен дома заглядывал плющ. В этой комнате Леонид устроил столовую.
Как-то под вечер, придя к нему, я застал его в кресле пред камином. Одетый в черное, весь в багровых отсветах тлеющего угля, он держал на коленях сына своего, Вадима, и вполголоса, всхлипывая, говорил ему что-то. Я вошел тихо; мне показалось, что ребенок засыпает, я сел в кресло у двери и слышу: Леонид рассказывает ребенку о том, как смерть ходит по земле и душит маленьких детей. «Я боюсь», — сказал Вадим. — «Не хочешь слушать?» — «Я боюсь», — повторил мальчик. — «Ну, иди спать...» Но ребенок прижался к ногам отца и заплакал. Долго не удавалось нам успокоить его. Леонид был настроен истерически, его слова раздражали мальчика, он топал ногами и кричал: «Не хочу спать! Не хочу умирать!» Когда бабушка увела его, я заметил, что едва ли следует пугать ребенка такими сказками, какова сказка о смерти, непобедимом великане. «А если я не могу говорить о другом? — резко сказал он. — Теперь я понимаю, насколько равнодушна «прекрасная природа», и мне одного хочется — вырвать мой портрет из этой пошло-красивенькой рамки». Говорить с ним было трудно, почти невозможно, он нервничал, сердился и, казалось, нарочито растравлял свою боль».
