Конечно, в Школе-студии МХАТ отца помнили. И несколько ошибок на экзамене мне было прощено. Например, я бы не поступил, потому что чуть не засыпался на вопросе о конденсаторе. Не моргнув глазом я стал объяснять, что конденсатор — это кондиционер. Педагоги, открыв мой аттестат, ахнули: «Как можно получить такое количество троек?!»
Но в итоге я поступил в театральный институт на постановочный факультет, это сейчас он называется факультет сценографии и театральной технологии Школы-студии МХАТ. Вот тогда я и начал вращаться в театральной среде. И не просто полюбил, а захотел заниматься театром, что-то уметь...
Я дружил со студентами актерского и постепенно начал понимать, что мне это больше подходит. Мы ходили к ним смотреть спектакли, я чувствовал, что мне интересно текст разбирать, вникать в него, превращать его в жизнь на сцене. У меня появились какие-то режиссерские амбиции, которые хотелось реализовать через актерство. Одним словом, я стал склоняться в сторону актерства.
Как-то я ставил свет в маленькой аудитории, на самом деле это было просто шесть фонарей. И остался в зале, где шло прослушивание: Олег Табаков набирал курс. Мы сидели рядом с педагогом Школы-студии Михаилом Андреевичем Лобановым. Вдруг Лобанов ко мне повернулся и спросил: «А ты не хочешь попробоваться?» И вот в этот момент я почувствовал, что могу. То есть он пробил эту стену...
Я сам подготовил какую-то дикую программу с прозой Джека Лондона, прочитал Лобанову, он сказал: «Нет, давай на следующий год». Так я еще один год проучился на постановочном. А уже будущий курс набирала Алла Борисовна Покровская, которую я прекрасно знал. Она мне подсказала, что нужно позаниматься с Натальей Дмитриевной Журавлевой, однокурсницей моего отца. Она была прекрасной актрисой, вот Наталья Дмитриевна мне и подготовила программу со стихами Пушкина.
Я перевелся по общеобразовательным, а творческий экзамен сдавал. И здесь уже, чей бы ты сын ни был, тебя по блату не возьмут. Но я легко поступил к Алле Борисовне Покровской на первый курс. Уникальный педагог! У нее никогда не было «первых номеров», все студенты были равны. Она тянула всех.
У нас на курсе был предмет, который назывался практикум по стиху, его вел Виталий Яковлевич Виленкин, литературовед, театровед. Он работал во МХАТе с 1933 года и был единственным среди педагогов, кто видел живого Станиславского. Я очень любил Виталия Яковлевича. А танец нам преподавала Ольга Всеволодовна Всеволодская-Голушкевич, урожденная баронесса Гернгросс. Ей было уже за семьдесят. Она восседала в классе в кресле, показывала за нее движения ее ассистент Полина Медведева. У Ольги Всеволодовны на всех пальцах сияли бриллиантами перстни, она, перебирая их, приговаривала: «Мерседес, мерседес, мерседес, мерседес». Я не могу сказать, что она научила меня танцевать. Нас со Славой Бойко называла драконами. Когда нам надо было пробежать по залу по диагонали, она восклицала: «О! Побежали за документами на третий этаж».
— Вы ни разу не пожалели, что не остались на постановочном? Все-таки два года отучились...
— Нет. Зато теперь, когда приезжаю на гастроли, техники удивляются, когда я со знанием дела корректирую декорацию. Я работал в театральных мастерских, естественно, и знаю всю эту кухню. Могу начертить, могу набросать что-то, знаю, как делается макет, или прирезка, разбираюсь в том, что такое фронталка, или планировка. С моего постановочного курса Настя Нефедова работает по профессии, она сейчас главный художник в бывшем Театре Станиславского, теперь это «Электротеатр». Мой друг Коля Орлов работает в большой дизайнерской фирме.
