— Вероника — это не я, — отвечала она. — Внешность ее создал оператор Сергей Урусевский, он просто рисовал меня светом, такой красивой я никогда не была ни до этого, ни после. А характер и образ Вероники придумал Баталов. Когда мы готовились к съемкам, как-то были на даче, репетировали. И Алеша вдруг взял в руки две обугленные спички и нарисовал у меня над глазами стрелки. Сказал: «Ты должна так ее сыграть, чтобы все девушки захотели стать похожими на нее и рисовали себе такие же стрелки!» Глядя на себя в зеркало, именно тогда я почувствовала свою Веронику... Но сам Леша считал, что попал в эту картину из-за меня. Были другие претенденты на роль Бориса, но потом нас попробовали вместе. «Этих разлучать нельзя! — сказал Калатозов. — Они пара».
История о том, что после мировой премьеры фильма «Летят журавли» Самойловой предложили роль в Голливуде, известна. Но лишь от нее самой я с удивлением узнала, что в то же время перед актрисой, оказывается, стоял вопрос о том, чтобы остаться во Франции. «В Канны мы поехали с оператором картины Урусевским, потому что Калатозов заболел, а Баталова не выпустили за границу, — рассказывала актриса. — И когда Жерар Филип преподнес мне в подарок часы и предложил играть Анну Каренину во французской картине, со мной рядом был только Урусевский. Он мне сказал: «Если ты хочешь этого, тебе нужно остаться здесь. Попросить политического убежища... Тебя тут многие любят — помогут, поддержат! А иначе ты не сможешь здесь сниматься...» Разумеется, «комитетчики», приставленные к группе советских кинематографистов, не спускали глаз с актрисы, регулярно осматривали ее гостиничный номер, прослушивали телефонные звонки. Но у Самойловой действительно были друзья во Франции: неравнодушные к ней Пикассо и Жерар Филип, русская по происхождению жена знаменитого художника Фернана Леже Надя, с которой Самойлова много лет переписывалась... Татьяна знала французский, английский. Думается, шанс был! «Я сама себя лишила этого шанса, — признавалась мне Самойлова. — В СССР у меня оставались мама, папа, брат, друзья, институт, работа... Можете смеяться, но и слово «Родина» для меня не было пустым звуком. Я была обычной послушной советской девочкой. Сомнения были... Но последняя мысль, которая меня останавливала: «А что скажут мама с папой?»
Блистательно проведенные недели в Париже и Каннах сменились чередой невеселых открытий по возвращении домой. Самойлова узнала, что у режиссера «Журавлей» Калатозова случился инфаркт. Он не выдержал многочисленных публикаций в прессе о том, что снял фильм про фривольную «патлатую» девицу, расхаживающую босиком по улицам и изменяющую своему жениху — бойцу Красной армии. Как-то в кафе Татьяна рассказала Алексею Баталову, оставшемуся без поездки в Канны из-за близости его семьи с Ахматовой, о предложении Жерара Филипа. Выслушав ее историю, он сказал: «Ты решила свою судьбу. Не сомневайся ни на минуту, что они тебя не выпустят из страны. И в Канны ты больше никогда не поедешь». В общем-то он не ошибся, в Канны Самойлова поехала лишь спустя пятьдесят лет. «Вы — советское достояние, — утешали ее в Госкино. — Будете играть хорошие роли на родине...» Но снимали других.
