— Петр Наумович был с вами честен? Сейчас же модно не говорить человеку то, что думаешь, если, допустим, его творчество не нравится.
— Честно говорил, да. Зачем ему со мной быть нечестным? Мы же были близкими людьми. Когда уже Юры не стало, а Петр Наумович лежал в больнице, он мне звонил иногда в шесть утра:
— Девочка, я тебя разбудил...
— Ты что, Петюня? Какой разбудил, я уже с чемоданом, мчусь на самолет!
— А куда?
Я выдумывала какую-нибудь Тюмень, чтобы его не расстроить. А сама только глаза продрала.
— Петюнечка, как ты себя чувствуешь?
Долгая пауза...
— Знаешь, вот нет Юрки, и мне не с кем поговорить.
Это была игра — вокруг Пети было много обожающих его людей. Надо было хотя бы раз оказаться на его репетициях, чтобы больше ничего в жизни не хотеть, кроме того, чтобы играть в его спектаклях.
Он мне говорил: «Вот бросишь эстраду, возьму тебя к себе в театр». А я не понимала, почему мне надо бросать эстраду.
— На ваших концертах весело! Вы постоянно общаетесь со зрителями.
— К концу концерта я знаю, как кого зовут, не всех, конечно, но первые ряды точно. Общение с залом настолько вошло в привычку, что потом Леня Каневский и режиссер нашего спектакля «Поздняя любовь» Евгений Арье меня не то чтобы отучали поворачиваться к залу, но напоминали. Первое время на сцене моя голова была чаще повернута к зрителям, а не к партнеру.
— Вам принадлежит фраза, что без юмора человек калека. Но ведь это чувство не всем дано...
— Не всем... Вот почему один человек может рассказать анекдот и это смешно, а другой рассказывает то же самое и все молчат? Кто-то не смеется, когда весь зал хохочет, он искренне не понимает над чем, ему не смешно. Вообще, чувство юмора спасает, особенно когда тяжело.
О наболевшем сейчас скажу. Я жила в Лялином переулке много лет, потом квартиру отдала внуку. Там вот недалеко от дома всегда была библиотека Жуковского, а сейчас ее больше нет. Я плакала, когда увидела запыленные окна. Пошла узнавать, в чем дело, мне сказали, что ремонт.
— Изменения в жизни, естественно, существуют.
— Ну, для вас это естественно, для меня нет. Хочется ходить в тот магазин, в который привыкла и где тебя знают. Брать книги в той библиотеке, в которую ходила всю жизнь. А вот пошутить по этому поводу пока не получилось. А вообще, по-моему, чувство юмора врожденное.
У моего папы оно было, своеобразное, но было. А мама была ироничной. Она была немного подавлена папой, который был диктатором. Уже потом, когда стала взрослой, я его оправдывала: прошел войну, был ранен, контужен.
Мама тоже была на войне, проводницей сопровождала поезда, которые возили обмундирование на фронт. Она тоже была очень сильной, но умела себя подавить, подчиняясь папе. И в этом ее женская мудрость. Она делала все, как папа скажет. А я дразнила и того и другого, их показывала, кривлялась. Никто специально меня такому не учил конечно. Иногда получала за это по уху — от папы.
На своих концертах я рассказываю, как устроила им на золотую свадьбу праздник. В тот день у меня был сольный концерт, в зале сидели родители и многочисленные друзья. После выступления я накрыла стол в ресторане. Все красиво сервировано, зажжены свечи... И когда мы вошли туда, первое, что спросил папа:
