...Небольшое суденышко то взлетало к серому небу, то скатывалось куда-то в пучину. Оставаться в каюте было тяжко, начинало мутить, но когда Антуан поднялся на палубу, его чуть не сбил с ног порыв ветра. Пришлось спуститься к себе и пересиживать шторм в тесной каюте.
В Лондоне Ватто ждали. Мерсье поселил его у себя и окружил заботой: ради гостя варили лучший кофе, дважды в день затапливали камин. Начались визиты к художникам и торговцам картинами, смотревшим на Антуана с обожанием и спрашивавшим его о выставках и Академии — ни того ни другого в Англии не было. Живопись Ватто воспринималась здесь как нечто торившее новые пути, его картины быстро купили, и в том числе «Капризницу». Несмотря на то что принимали тепло, Ватто затосковал. А еще он все больше уставал. Лечение, предпринятое доктором Мидом, не помогало, но, может, это лишь поначалу?.. В Париж художник вернулся обессиленным, едва смог приняться за работу и писал теперь мало.
В один из дней Антуан пришел туда, откуда начался его Париж: на мост Нотр-Дам, к доброму другу Жерсену. Хотелось отдохнуть от разговоров о высоком искусстве, да и от самого искусства тоже. Он задумал написать простую вывеску — из тех, что вешают над входом в лавки. Жерсен был и обрадован, и смущен предложением, но быстро сообразил, что отговаривать Антуана не стоит. В дальней комнате магазинчика Ватто принялся за дело, но работать мог только по утрам, дальше силы иссякали. Он написал саму Жерсенову антикварную лавку «Великий монарх», в которой, как на сцене театра, отсутствовала четвертая стена. Изображенные люди в рассеянной задумчивости входили в магазин словно в жизнь и рассматривали сокровища вокруг, не понимая, что с ними делать. Вернее все понимая. Ничем, никаким сокровищем нельзя обладать, ничто не прочно и не вечно. Вот и портрет великого монарха — всемогущего, некогда блистательного, а ныне ушедшего «короля-солнце» упаковывают в ящик. А жизнь продолжается, и молодая прелестница сидит у прилавка, ведя вроде бы непринужденную беседу.
