Когда я оканчивал школу, родители развелись, обзавелись новыми семьями. Я поселился с дедом в его хрущевке на первом этаже в Царицыно. Но по тем временам отдельная квартира, да еще трехкомнатная — настоящие хоромы!
Курс у нас подобрался дружный, тусовались то в общаге, то у меня дома. Абрам Самойлович — ему было уже за восемьдесят — по такому случаю надевал костюм с белой рубашкой, повязывал галстук и при полном параде принимал гостей. Через много лет как-то вспоминали юность с однокурсницей Леной Цыплаковой. Она входила в нашу студенческую компанию и не раз бывала у меня дома. Вдруг говорит: «Я красивее мужчины, чем твой дед, не встречала. И если б он в ту пору вдруг сделал мне предложение, я бы, знаешь, согласилась».
Но вернусь к ТЮМу. Я был абсолютно зажат. Стеснительный донельзя! Ни стихотворение, ни басню не мог прочитать. Спасла «половая принадлежность» — в студии занималось много девочек, а вот мальчишек, наоборот, не хватало. Только поэтому замечательные педагоги Евгения Васильевна Галкина и Валентин Николаевич Петухов меня и взяли. Попав в эту обстановку и вдохнув запахи кулис, заразился «театральной бациллой» — к моменту окончания школы никакой иной судьбы себе не представлял, кроме как стать артистом.
Родители такого поворота, конечно, не ожидали. Одно дело — просто творческая студия, и совсем другое будущая профессия. Предлагали иняз, у кого-то из родни имелся там блат в приемной комиссии. Я отказался. Мама попыталась воздействовать страшным, как ей, видимо, казалось, аргументом:
— А если не поступишь в театральный? В армию попадешь!
— Ничего, отслужу и снова буду поступать.
Упертым был. С театральным действительно пролетел — не прошел по конкурсу. Но попал дополнительным набором во ВГИК.
— Повезло учиться у таких мастеров, как Кулиджанов и Лиознова?
— Мы очень любили Льва Александровича. Как раз в тот период, когда учились, он снимал фильм «Карл Маркс. Молодые годы» и в институте появлялся где-то раз в месяц. Как солнышко ясное. Мудрый, доброты необыкновенной. Татьяна Михайловна, наоборот, ничего тогда не снимала и целиком посвятила себя нам. Лиознова была человеком настроения. Если приходила в радужном — излучала обаяние и доброту. И вдруг абсолютно без повода могла превратиться в фурию, ругалась, очень страшна была в гневе. Мы этих ее вспышек жутко боялись.
Во ВГИКе я играл очень много отрывков у Андрея Эшпая, Саши Хвана и других однокурсников-режиссеров. Учились у нас и иностранцы — колумбиец Карлос Сантана, сомалиец, поляк... СССР всячески поощрял и приветствовал дружбу братских народов. Был монгол — постоянно спал на занятиях. В итоге его отчислили, хотя иностранцев обычно не выгоняли — но этот никак не мог выучить русский язык.
Позже кто-то из педагогов рассказал, что наш соня, представляете, у себя на родине — известнейший поэт, примерно как у нас в семидесятые Андрей Вознесенский. Зачем его вдруг потянуло в СССР и во ВГИК — непонятно. Ливанец и его друг-сириец во втором семестре второго курса ставили отрывки современных авторов, меня назначили играть бедного араба на оккупированной израильской территории.
В свободное время, как уже сказал, мы тусовались. Общага находилась в городке Моссовета и представляла собой жуткий барак послевоенной постройки, по этажам и комнатам бегали огромные крысы. На общей кухне ребята из Вьетнама жарили селедку, запах добавлял колорита живописнейшей картине студенческих будней.
Выпивали. Причем не водку, а жуткие портвейны. Еще был вермут: тягучий, им можно было забор красить! Но стоил очень дешево — всего рубль шестьдесят семь, как раз для бедных студентов. Удивительно, как алкоголь такого качества и в таком количестве выдерживала печень. Впрочем, молодости и не такие подвиги по плечу.
Колумбиец Карлос происходил из обеспеченной семьи, иностранцы все были не из бедных. По нему сразу видно — не наш соотечественник: смуглый, в дорогом пальто. Время от времени ему присылали переводы — щедрый Сантана тут же устраивал банкет для друзей и деньги пропивались. К третьему курсу его пальто износилось, ботинки порвались, и Карлос сменил их на солдатские сапоги. Смотрелось комично — смуглый высокий будущий режиссер в потрепанном пальто и кирзачах. Однажды в очередной раз в той же старой жуткой общаге сидели с ним и пили вышеупомянутый вермут. Подняли по граненому стакану, чокнулись... И Карлос вдруг зарыдал: «Если бы все это видела моя мама!»
