Наш человек все время пребывает в состоянии стресса. Мюзикл — для тех, кто может расслабиться. А опера — это как раз стресс.
— Ну да, всласть пострадать в театре — это по-нашему! У вас рыдают на спектаклях?
— Конечно, еще как! В принципе, настоящий мюзикл тоже должен пробуждать эмоции, на нем вполне можно заплакать. Этим он, кстати, отличается от оперетты — драматическим или трагическим финалом. К тому же в оперетте все действие происходит в разговорных сценах. Фактически можно вырезать любой музыкальный кусок, ничего не изменится. Он дублируется в диалогах. В опере невозможно это сделать, и в мюзикле действие сквозное. Если это не ревю.
— Вы занимаетесь оперой уже много лет. Какие тренды наблюдаете?
— Ничего нового нет. Осовременивание опер как тренд зародилось в начале XX века. Если взять «Евгения Онегина» 1922 года в постановке Константина Сергеевича Станиславского, то он уже шел в современных костюмах, не пушкинской эпохи. И когда Германия стала делать свои перевертыши, в этом не было ничего нового. В России они появились в начале XX века. У Немировича-Данченко в «Травиате» действие в театре происходило.
Потом начался дизайнерский театр, когда на сцене павильон, жесткая комната. И это тоже быстро превратилось в штампы.
— В общем, трендов нет, но наметилась тенденция возвращения оперного театра к традиционной репертуарной модели?
— Думаю, все к этому идет. Хотя для меня было удивительно, когда Баренбойм об этом сказал. Он великий музыкант, который может выбрать лучших артистов, каких захочет. Любой готов для него все бросить и приехать.
— Чего вам не хватает?
— Денег. Для театра. Слава богу, московское правительство помогает, и Минкультуры, но очень много интересных замыслов, которые хочется осуществить.
— А отпуск у вас бывает?
— Не-ет! Когда у меня отпуск в театре, я что-нибудь ставлю в другом месте. Например руковожу Международным музыкальным фестивалем в Эстонии. После закрытия сезона в «Геликоне» должен был лететь в Таллин. Ставить «Сестру Анжелику» Пуччини. К сожалению, фестиваль отменили по понятным причинам.
— И за какой минимальный срок можно поставить оперу?
— Шесть недель. «Сестра Анжелика» — маленькая опера. Ее я планировал поставить за две с половиной недели. Но это был уже практически готовый спектакль, в голове все давно сложилось.
— В драме не предлагают поработать?
— Галина Борисовна Волчек раз пять уговаривала поставить спектакль в «Современнике». Табаков звал в МХТ. Я сразу отказывался. Они обижались. У нас ведь были прекрасные отношения, оба очень помогали мне с «Геликоном». Поддерживали всегда. Но я честно говорил, что не смогу поставить у них спектакль, потому что буду чувствовать себя не в своей тарелке. Мне будет не хватать музыки, певцов.
Часто бываю в драматических театрах. Очень люблю спектакли Римаса Туминаса, на которых становлюсь просто зрителем и получаю огромное удовольствие. Начинаю плакать, хохотать. Отключаюсь как профессионал, что самое ценное. Это большая редкость, когда приходишь к коллеге и забываешь о технологии, становишься ребенком. На спектаклях Туминаса случается.
Он мне очень близок, потому что делает абсолютно новый театр, но не за счет каких-то надуманных примочек, а за счет актера. У него не режиссерский театр. Он актерам делегирует свой замысел. И получается очень интересно.
