А вот с Николаем поговорить она решилась не сразу. Знала, разговор будет непростым. Слишком уж мрачным огнем вспыхивали глаза Некрасова, когда ей, передававшей Панаеву чашку с чаем, случалось ненароком коснуться мужниной руки... И все же решилась, сказала как думала: или все вместе, или никак. Поиграв минут пятнадцать желваками, Некрасов коротко бросил: «Будь по-твоему». Что он взвешивал на невидимых ей весах в эту четверть часа? Ее и свою любовь? Или капиталы Панаева, пусть и невеликие, но всегда готовые к услугам друзей? Теперь уже не узнать... Но как бы то ни было, вернувшись осенью с Волги в Петербург, квартиру наняли попросторнее. На «некрасовскую половину» вел отдельный ход.
К осени 1846-го от тощего юнца, когда-то конфузившегося на литературном вечере у Панаевых, не осталось почти ничего. Взамен мешковатого мышиного сюртучка появились фраки, шитые у дорогого портного, и галстуки. Вместо рассованных по карманам мятых исписанных листов — изящные мундштуки и пилочки для ногтей. Но манера поднимать во время чтения руку к лицу, будто затем, чтобы по-гусарски пощипать рыжеватый ус, осталась прежней.
Первые деньги принесли стремительно мужавшему Некрасову сборники, устроенные по образцу французских альманахов: «Статейки в стихах без картинок», «Физиология Петербурга», «1 апреля», «Петербургский сборник». Чтобы выпустить их, Николай пустил в дело каждую «копейку» капитала, нажитого годами каторжной журнально-газетной поденщины: и заведенные в литературных и книготорговых кругах многочисленные знакомства, и доскональное знание типографского дела, и почти сверхъестественное умение торговаться, снижать даже самую мизерную цену и получать кредиты везде, где только возможно. Но чтобы двигаться дальше, требовался капитал живой. Пусть бы даже и в ассигнациях. Хотя бы тысяч пятьдесят или семьдесят. Тогда можно замахнуться на настоящий журнал, да получше, чем у Краевского! Переманить Белинского труда не составит, его в «Отечественных записках» уже заездили едва ли не до чахотки. А за неистовым Виссарионом и остальные прибегут: и Тургенев, и Гончаров, и Григорович, да тот же Достоевский. Только бы достать денег.
Половину нужной суммы принес лес из панаевского имения, послушно проданный Иваном Ивановичем. Еще пять тысяч дала, не оговаривая срока возврата, жена Герцена Наталья Александровна. Остальные образовались из заемных писем, обещаний и векселей, которые Николай несколько месяцев раздавал направо и налево.
