В один из пасмурных дней 1863 года из дверей дома, расположенного в Санкт-Петербурге на углу Литейной и Бассейной, вышла невысокая дама. Легкая седина уже тронула ее густые черные волосы, но походка все еще оставалась по-девичьи грациозной.
Даже спускаясь по лестнице к ждавшему у дверей экипажу, Авдотья Яковлевна не верила, что уходит навсегда. В ушах стучало. От волнения она никак не могла понять, отдаются ли в них лихорадочные удары сердца или это просто отзвук каблучков, отбивающих шаги по каменным ступеням...
«Только не оглядывайся!» — приказала себе Панаева и выйдя из подъезда, мышкой нырнула в полумрак экипажа. Но удержаться все же не смогла. В последний миг, когда лошади уже тронули с места, взор ее в отчаянии метнулся к окнам второго этажа. Еще разок, последний, взглянуть на прощание... И в то же мгновение солнечный луч, неведомо как прорвавшийся сквозь свинцовые облака, молнией полыхнул по стеклам, вырвав из мрака истерзанной души все, что она так надеялась там похоронить.
Воспоминания обрушились словно лавина. Обиды и радости их трудной любви неслись сталкиваясь, крошась, обгоняя друг друга, накрывая с головой, не давая дышать... Вспоминалось все разом: и плохое, и хорошее, и стыдное, и то, чему и названия не подобрать. И снова как впервые звучал в ушах его сипловатый, будто простуженный голос: «Некрасов Николай Алексеевич...»
Авдотья скользнула взглядом по фигуре худощавого сутуловатого юноши, любезно улыбнулась, произнесла несколько приветливых малозначащих слов, приличествующих хозяйке дома, и сославшись на хлопоты, отошла.
Новый гость, зимой 1842-го приведенный к ним в дом Виссарионом Белинским, интереса не вызывал. Бледное, даже болезненное лицо, обрамленное жидкими волосами, редкие рыжеватые усики. Изрядно поношенный костюм. Сконфуженный вид. Из кармана молодого человека торчали свернутые в трубочку исписанные листы. «Рукопись, — сразу же поняла хозяйка. — Как видно, та самая, которую хвалил Белинский. Значит, будет читать». Припомнилось и слышанное от Виссариона Григорьевича название «Петербургские углы». Судя по названию, да и по виду автора, чтение предстояло не из веселых, а значит, чаю будет выпито более обыкновенного, одним самоваром не обойтись. И женщина вышла в кухню — распорядиться, чтобы лучины накололи с запасом. Вкусы и привычки литераторов обеих русских столиц она в свои двадцать два года знала до тонкостей.
