Авдотья в такие дни бывала молчалива. Совестливый по натуре Панаев, пытаясь искупить свое «падение», принимался особенно настойчиво приглашать к вечеру самых горячих поклонников супруги, не без оснований считая, что несколько милых комплиментов помогут улучшить ее настроение.
Поначалу Авдотья Яковлевна и с Некрасовым надеялась повести дело прежним манером. Слегка поддразнивая, порой журя за долгое отсутствие, дуясь на мелкие обиды и раздавая за хорошее поведение маленькие «милости» в виде особенно благосклонной улыбки или легкого пожатия руки, она, впрочем, не забывала одаривать той же монетой и кое-кого из новых завсегдатаев своего салона. Хотя бы и Федора Достоевского, которого сам же Некрасов к ним и привел. А почему бы и нет? В конце концов поняв, что ничего большего они от нее не дождутся, успокоятся оба.
Вот только Достоевский и в самом деле, повздыхав месяца три, унялся. А Некрасов кинулся в Волгу.
О том, что плавать не умеет, сказал за секунду до прыжка. В следующее мгновение онемевшая от ужаса Авдотья уже смотрела, как его голова с прилипшими ко лбу волосами то всплывает, то пропадает в желтоватой волжской воде. К счастью, голос вернулся к ней раньше, чем макушка Некрасова успела окончательно скрыться в волнах.
Кто из кинувшихся на ее истошный крик мастеровых ухватил топившегося за волосы, она, разумеется, не помнила, но свой ужас и смешанный с ним жгучий восторг от некрасовского прыжка забыть уже не могла. Будто перебегая по камушкам вдоль ручейка, она вдруг оказалась над ревущим водопадом, обрушивающимся в бездонную пропасть. Радуга брильянтовых брызг и страшные серые камни внизу... Жутко и радостно...
Ах, если бы знать, что придется изо дня в день балансировать на краю этой бездны целых семнадцать лет! Может и отпрянула бы... Да что теперь думать об этом.
Они стали любовниками в 1846 году. Просто отправились однажды гулять вдоль волжского берега... И вернулись уже в другую жизнь, строить которую отныне им предстояло втроем.
О том, чтобы оставить Ивана Ивановича, Авдотья не желала и слышать. Словно нутром почувствовала: именно он та заветная точка равновесия, потеряв которую она безвозвратно сорвется с рокового обрыва.
Вернувшись с памятной прогулки, тянуть не стала. Честно и прямо объявила супругу, что отныне Иван ей лишь брат, мужем она выбрала другого. Панаев только руками развел. Да и что было возразить? Не сам ли он, подлаживаясь под модный в их либеральном кружке тон, то и дело твердил жене: «Дуня, мы свободные люди». Помнится, особенно любил повторять это наутро после своих угарных загулов. Что ж, теперь ничего не оставалось, как примерить эту свободу на себя.
