— А что для вас свобода?
— Мне кажется, человек свободен, когда считает, что он свободен. Если я и мечтал о какой-то роли, то о роли бродяги, бездомного, всеми забытого. Одинокого ковбоя. Но в советском кино таких персонажей почти не было. На съемках картины «Волкодав из рода Серых Псов» Николая Лебедева подружился с грузинским режиссером, актером, сценаристом Резо Эсадзе. «Напиши, — предложил ему, — сценарий о двух, извините за слово, мудаках, которые шляются по свету и попадают во всякие невероятные ситуации. В общем, о Дон Кихоте и Санчо Пансе». Резо, замечу, был небольшого роста. Через неделю он говорит:
— Написал, только Дон Кихота буду играть я, а Санчо Пансу — ты.
— Это, — отвечаю, — даже лучше!
Ничего мы не сняли, но подобные завихрения будоражили. Мне и кино нравится про независимых, никому не подчиненных мужиков, голливудские фильмы о них.
— Вы сами не такой ли?
— В 1977-м ездил сниматься в фильме Льва Кулиджанова в Париж, прихватив с собой только что прочитанную книжку Эрнеста Хемингуэя «Праздник, который всегда с тобой». Ходил по городу, дышал его воздухом, гулял в Люксембургском саду, слушая, как шуршит гравий под ногами, садился на скамейку, улыбался прохожим и фотографировал. Это мое давнее занятие, у меня много фотографий — мест, где бывал, актеров на съемках. Знакомая, искусствовед, обнаружив в моих архивах негативы парижских фото, решила, что можно сделать выставку. Потом и книга вышла, я назвал ее в переводе на русский «Мой Париж. Заметки...» — чьи, не знаю, как сказать: шляющегося, болтающегося? Человека, который гуляет, все рассматривает, руки в карманах, споткнулся — выругался тихо и дальше пошел глазеть по сторонам.
«Тебя можно обвинить в бродяжничестве», — говорили мне в советские времена. Я никуда, ни к какой конторе не был приписан. Меня даже не могли призвать на военные сборы, потому что не знали, где в данный момент отыскать. Жил от фильма к фильму, мотался благодаря съемкам по стране, просто к друзьям ездил. Из Вильнюса в Тбилиси, из Тбилиси в Киев, из Киева в Ленинград, из Ленинграда в Москву... Мне как-то особенно вольно дышалось в Грузии, куда всегда старался вырваться. Вспоминаю, как летал на юбилей Котэ Махарадзе, там были его жена Софико Чиаурели и ее мама Верико Анджапаридзе, она ходила по комнате, и я поражался ее красивому, благородному лицу. Все люди, с которыми сидел за столом, — это же цвет грузинской интеллигенции. Я очень скучал по своим грузинским друзьям: по их честности, откровенности, по их свободолюбию — бесценным качествам в те времена.
Как-то, когда работал в посольстве, звонит Резо: «Юозас, что ты делаешь в этой Москве? Приезжай в Тбилиси, мы поедем высоко в горы, будем смотреть сверху на Военно-Грузинскую дорогу и плевать вниз».
— Вы ездили в горы?
— И ездил, и поднимался пешком, и не только на Кавказе. Шел вверх и вверх, не зная куда, не зная, сколько буду там бродить. Однажды в Татрах в солнечный день забрался чуть ли не на вершину, и вдруг начало темнеть. Смотрю, а я даже ног своих почти не вижу. Туман — вернее облака спустились. Вообще ничего не различить стало сквозь пелену, хоть кричи: «Снимите меня отсюда!» Но никого поблизости, я один в тумане. Вдруг издалека послышался звук вроде бы чьих-то быстрых шагов. Ближе, ближе... И неожиданно прямо перед моим носом, как в романтических рассказах, из тумана вынырнула девушка. Запыхавшаяся, испуганная, бледная, замерзшая.
— Не знаю, — говорит, — куда идти.
— Я тоже не знаю, — отвечаю. — Давайте присядем, переждем — день-то еще не скоро закончится.
Сели на камень, стали разговаривать, и забота об этой незнакомке прогнала собственный страх.
Так я и жил: Фигаро здесь, Фигаро там... Видимо, перемена мест тоже давала ощущение свободы. Вокзалы, аэропорты, автобусные остановки... Жизнь как путь, на котором происходило много интересных событий. Мне уже трудно было остановиться, дорога была у меня в крови. Зимой старался не сниматься, чтобы проводить холода в Вильнюсе, но и дома путь продолжался — в мыслях.
