Я постоянно прилетал в Москву на съемки. Мне предлагали вступить в труппу Театра киноактера и квартиру в столице дали бы, но я отказался: предпочитал жить в Вильнюсе.
В Литве приедешь к родителям в маленький городок — отдыхаешь. Берешь кусок черного хлеба с салом, идешь в огород, срываешь лук, огурец, жуешь это все, смотришь вокруг... И такая радость, беспечность тобой овладевают, будто на седьмом небе находишься!.. А дома — дети, жена.
— Она из мира кино?
— Вита — химик, доктор наук, занималась антикоррозийными покрытиями.
— Вы понимаете что-нибудь в ее работе?
— А вы видели эти километровые химические формулы? Можно там что-то понять? Вот то-то и оно. Вита понимает, а я — как все.
— Мир науки от мира искусства сильно отличается?
— С Витой мы познакомились на университетской вечеринке — увидел и влюбился. Она училась на химическом факультете, я — на юридическом, но стал актером, а она ученым. Искусство — великая наука, а наука — великое искусство, поэтому мы верно друг друга выбрали. Химия из всех наук, по-моему, больше всего искусство, потому что имеет дело и с человеком тоже. Наш организм — химия, наши реакции — она же. Не зря говорят «химия чувств».
— Ваша жена в кино когда-нибудь хотела сняться?
— Нет, нет! И дочь ни за что. Юстина хорошо сложена, ее, когда была подростком, присмотрели модельеры и предлагали демонстрировать одежду. Она сказала нам с Витой: «Никогда». Вот и жена так же. Хотя она обаятельная, эмоциональная, заводная, ярко выраженная личность. Мои друзья любят ее больше, чем меня. Но и мне цена выше — если такая женщина со мной, значит, я что-то из себя представляю.
Вита потакает моим капризам, поддерживает всяческие мои причуды. Терпит, что у меня в комнате бардак, книги лежат на полу и трудно убирать.
— По поводу съемок вы с женой советуетесь?
— Она мой самый честный критик, потому что не заискивает передо мной — зачем ей это? Мы быстро поняли, что друг друга воспринимаем такими, какие есть. Если коллеги отзываются о твоей работе, не всегда поймешь, правда или нет, а от Виты я слышу безжалостную критику. Снимаюсь в фильме, доволен собой, а она: «Подожди, подожди, у тебя там...» И сразу пелена спадает с глаз: верно.
— Есть люди, которые довольны своим творчеством, потому что поставили цель, добились, взяли планку повыше...
— Об этом нельзя даже думать. Роль, на мой взгляд, должна проявляться так, словно я совершаю простые, повседневные действия. Даже мельче: пылинка к пылинке — и понемножку складывается замок, на вершине которого уже что-то да будет. Когда пришел в театр, мне нравилось играть в спектакле «Строитель Сольнес» по Генрику Ибсену. Герой там возводит башню, а когда она была готова, сваливается с нее. Если строишь башню, чтобы оказаться высоко-высоко, рискуешь больно упасть.
— Известность в этом смысле мешает? Она ведь ввергает в эйфорию...
— Уже выходило по несколько фильмов в год с моим участием, когда в Москве как-то подошла женщина:
— Хотели бы вас снять в массовой сцене.
Не узнала...
— Пожалуйста, — отвечаю. — Когда, где?
— Завтра на Арбате.
Пришел, поставили меня в массовку — иностранца изображать. Потом выписывают гонорар: три рубля. «Нет, — говорю, — у меня ставка за съемочный день пятьдесят». Позвали директора картины, он пришел: «Ой! Юозас Станиславович!» Извинялись, сбежалась труппа и принялась качать меня на руках.
— Хитрый вы, не признались той женщине.
— А я нарочно, чего буду признаваться? Ну пригласили в массовку, мне понравилось.
Иногда, идя по Москве, я хотел бы присесть на тротуар отдохнуть и не мог: люди стали бы смотреть — Будрайтис сидит на тротуаре. А я бы жил как хочу... Шел, устал — сел. Посидел — поднялся и дальше пошел. За границей я на тротуаре спокойно сидел, а здесь — нет. Но какое-то актерское любопытство бродило: а мог бы пройтись по улице голым? Хотя бы в трусах пересечь дорогу? Конечно, я никогда бы не осмелился, но что-то подзуживало... У моего дома в сквере стоит памятник Юлии Жемайте, классику литовской литературы. Вынести бы, думаю, кресло, сесть возле памятника и читать вслух ее произведения — ей читать. Но даже этого не смею, не знаю почему.
